Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Всю боль, что могла быть, я уже пережила!
– Девственность, значит? – уточняю вразрез ей чрезвычайно спокойно. То, что разливается внутри, стоит лишь допустить в мысли этот нереальный бред, мне категорически не нравится – оголтелая радость, отрезвляющая тоска, звериная ревность. Давлюсь всем спектром. Это ведь невозможно! – Девственность… – сам себе поддаю еще куда более убито. Чтобы, наконец, одичало заорать: – Что ты тащишь, Марин?! Вконец крышей поехала?!
Не пережить мне, если она не заткнется. А она, естественно, не затыкается. Когда сжимаю, не сдерживая сил, в ответку агрессивно толкается. Лбы мы с ней сегодня точно сотрем. Но, мать вашу, это не то, о чем ревет моя душа.
– Это я-то?! Я поехала крышей, Дань?! Ты самая тупая ебливая сволочь, которую этот мир производил!
– А ты, блядь, самая лживая!
– Ну и пошел ты! Пошел ты… Ты… Я вообще тебя ненавижу! Так ненавижу, сил нет терпеть!
Потрясение стопорит все системы жизнедеятельности в моем организме, когда я понимаю, что Маринка захлебывается рыданиями.
– Почему ты плачешь? – выдыхаю, ощущая, как грудь вспарывают жгучие молнии боли.
– Потому что ты дурак! – горланит, не меняя интонаций. Но сразу же за этим разражается серией хриплых всхлипываний, рыков и икоты. А мгновение спустя значительно тише признает: – Потому что мне обидно.
Я искренне стараюсь, но сложить уравнение и вычленить истину не удается.
До тех самых пор, пока Чарушина не взрывается.
– А знаешь, мне плевать! Можешь не верить, но сегодня мы закрыли последние два пункта моего списка. Шесть: Признание в любви от Дани Шатохина! И да, ты проиграл спор насчет того, что до первого сентября сам в этом признаешься. Семь: Лишиться с Даней Шатохиным девственности! Ты единственный мудак, с которым у меня когда-либо был секс. Все!
То ли Маринка все это слишком быстро орет, то ли у меня закорачивает мозг, но я никак не могу объять всю информацию.
– Единственный? – хватаясь за последнее заявление, в который раз инстинктивно соскальзываю ладонью ей на живот.
Именно с этим заявлением никак не бьется факт ее беременности.
ТОЛЬКО ЕСЛИ ЭТОТ РЕБЕНОК НЕ…
«Мне сорвало чердак, прости… Выпей это, чтобы не было проблем…», – одна из моих ипостасей выталкивает в область сознания ту проклятую запись, которую я, как оказывается, все это время прятал.
Жар – огненной волной по телу. Дыхание – резким толчком на вынос.
«У тебя разве сейчас не должен быть менстряк? После таблеток, Марин…», – идет в атаку моя внутренняя тень.
Вдох-выдох. Яростный выплеск адреналина в кровь.
Гнев. Страх. Жажда расправы.
«Да… Да… Все было. На следующий день! А уже закончилось… Уже закончилось, Дань…»
Жар. Натяжение. Хлопок. Бешеный выброс тестостерона.
Запредельное ощущение силы. Неконтролируемое чувство победы.
«24 июня… С таблетками, конечно, трешак ушел за пределы допустимого. Но, ладно, я и с этим справилась», – строчки из Маринкиного дневника так четко перед глазами встают, будто реально снова их вижу.
Справилась? Справилась?! Как именно?
Тягучий водоворот внизу живота. Прорыв. Стремительное затопление всего организма. И я – камнем на самое дно.
«Первый день последней менструации? Продолжительность цикла?», – присоединяется к нашему безумному междусобойчику звездный женский врач.
Стоп. Пытаюсь тормознуть сознание. Но мой локальный диск сегодня отличительно жесткий. Продолжает вертеться и считывать убивающую меня информацию.
«Пятнадцатое июня… Двадцать три дня…», – точит Маринкиным колдовским голоском.
Остановка сердца, а за ним и полный ступор мозговой активности. Секунда, две, три… И мои мозги наматывает на рубящие лопасти этого проклятого мира.
«Сейчас у вас десять недель…», – и снова подачу принимает самый пиздатый доктор.
Эндорфины – фейерверками вверх. Сердце – вдребезги и каждой долбаной частицей на взлет.
«Я тебе первому сказала… Дань… Я тебе первому сказала! Понимаешь?!»
И после этого адский гниющий узел, с которым я так долго существовал, наконец-то разваливается. Все, что я чувствовал от момента, когда только начал выполнять Маринкин список желаний, и по сегодняшний день, одним мощным потоком затапливает и взрывает все мои реакторы, провоцируя пожарище, способное уничтожить весь этот ебаный мир.
…МОЙ.
– Марина…
– Да, Дань… В марте у нас родится ребенок.
Ни одно заумное учение, ни одна психологическая терка, ни одна чертова книжка не опишет, как сильно я ее люблю.
Но это…
– Я тебя убью.
23
Я единственный.
– Я тебя убью, – обрушиваю, как приговор.
И мир вместе с этими словами гаснет. Затягивая пространство беспроглядной темнотой, напоминает, что останется в нем без Маринки Чарушиной.
Ничего.
Тьма поглощает все краски, все звуки и все запахи.
«В марте у нас родится ребенок…»
Нормальным я себя, конечно, никогда не считал. Но то, что происходит внутри меня сейчас – неизведанная высота. Свистящий шепот, агрессивное рычание, затяжные хрипы, устрашающая трещотка, разнообразные шорохи, раскатистые удары, отчаянное трепыхание, яростная пульсация – безумие зашкаливает.
В панике все мои монстры.
Есть такая хренотень – а капелла. Вот, когда мир обрывает основное сопровождение, мои черти сухим хором тянут общую негативную мысль. Впервые выдают столь впечатляющее единодушие.
Ребенок… Мой… Мои гены…
Это недопустимо.
Я долго переваривал и принимал тот факт, что любовь, которую я испытываю к Маринке – не временное помутнение рассудка. Скормить демонам еще и наличие продолжения рода Шатохиных – невозможно.
Вся моя суть против этого. Без вариантов.
Когда тьма перед глазами проясняется, первые изображения, которыми питается мое сознание, становятся кадры из моего адского прошлого.
Похоть… Грязь… Омерзение… Стыд… Больное удовольствие… Тошнотворное послевкусие… Опустошение…
О том, что нечто подобное переживет кто-то еще, даже думать страшно. Моим генам нельзя давать продолжение. Черный набор моей ДНК губительнее любой наследственной физической патологии.
– Я убью тебя, – повторяю еще мрачнее, несмотря на то, какой ужас вызывает осмысление этого действия.
– Попробуй, – отбивает Чарушина шепотом.
Слышу по голосу, что напугал, но сдаваться Маринка, безусловно, не собирается. Смотрю на нее и захлебываюсь такими бешеными эмоциями, что глаза влагой выжигает. Сознательно ее смаргиваю, она выходит из берегов, но никакого хотя бы мало-мальски ощутимого освобождения внутри меня не возникает.
Моя Маринка… Моя.
Лицо, которое я могу рисовать по памяти. Светлые пряди волос, за которые я любил дергать, когда по-другому нельзя было прикоснуться. Глаза, которые мне много лет снятся ночами. Губы, которые я хочу
