Уже в постели Гэвин мне шепнул:

— Как ты думаешь, он не свихнулся?

Я рассердилась, кулаком его в бок ткнула.

— Вот сам у него и спроси.

Я отвернулась, спать собралась, даже говорить не стала, что Томас на лицо ничуть не изменился. Гэвина этим не проймешь.

На следующее утро Томас куда больше походил на человека. Волосы спутанные, глаза припухшие, щеки явно требуют бритья. Он встал вскорости после меня и побрел к ручью. Вернулся продрогший.

— Иней так и лежит на траве, — говорит он, вытираясь. — Очень красиво. Только почему же здесь так холодно?

— Заморозок, — бросил Гэвин.

— А? — заморгал Томас. — И правда. Послушайте-ка, я хотел сказать, что мне очень стыдно за то, как я вчера…

— За вчера, — сказала я и брякнула на стол перед ним миску с кашей, — ты и так наизвинялся больше, чем за всю прошлую жизнь. Если извинишься еще раз, смотри, окуну в кашу.

— Мне почти тридцать, — говорит он вдруг, не поднимая головы от миски. — Разве не странно?

— Вообще-то, странно, — сухо говорю я. — И что же сохранило твою юношескую красоту?

— Заклять… О черт. Хватит об этом.

— Хватит, — подтвердила я. — Давайте-ка без вопросов.

— Не тревожься, — мрачно говорит он. — Ты ведь тоже не особо изменилась.

Он снова задрожал: отвык от холода, а ведь сейчас только осень. Я подкинула в огонь еще торфа. Надо поискать ему одежду потеплее.

День был пасмурный, в воздухе пахло зимой. Мы втроем все утро возились в доме, Гэвин ткацкий станок налаживал, Томас пытал свою бедную арфу, так что даже мне ее жалко стало, и тут Гэвин откладывает челнок и говорит:

— Вставай-ка, парень. Как раз успеем добраться до «Серебряного Петуха» и к полуночи домой вернуться. Я бы не отказался от глотка Чего покрепче, да в хорошей компании.

Два-три раза в год на Гэвина находит желание до таверны прогуляться. Может, и сейчас нашло. Только Том говорит: «Нет, я лучше останусь», да так тихо, я еле разобрала.

— Ты что же, не хочешь послушать, что в мире делается? — гудит Гэвин еще настойчивее. — Ни в жизнь не поверю!

Гэвин уже дверь отпирает.

— Да ты же мужчина, — говорит, — а не сопливый подменыш. Вот и веди себя, как положено.

Оно верно, да только Рифмач, с этим его затуманенным взором и длинными волосами, на эльфа куда больше похож, чем на человека; Он повернулся и в упор посмотрел на Гэвина, стоявшего возле двери.

— Я — провидец, — говорит. — Этих ты куда относишь?

— Тем лучше, — как ни в чем не бывало, отвечает Гэвин. — К людям, которые знают чуток поболе других.

— Только и всего? — переспрашивает Томас и начинает заводиться. — Спроси-ка меня о чем-нибудь. Что с тобой будет, например. И я скажу правду.

— Этого мне ничего не надо. Я про тебя хочу знать, где ты был, с кем и зачем.

Вот оно и случилось. В первый раз с тех пор, как он пришел, мы спросили его напрямик. И, судя по тому, как напряглись у него плечи, мы должны были получить ответ.

— Я был у Королевы Эльфов, Гэвин. Она увезла меня с собой под Холмы, и там я служил ей семь лет, на пиру и в постели. Она обрекла меня на эту службу и на молчание, а потом освободила, наградив даром истинной речи, и вот я здесь, перед вами.

— Здорово, — сопит Гэвин, — а ежели я теперь тебе скажу, что ты врешь?

Томас вскинулся, но заставил себя сдержаться и четко ответил:

— Я рассказал тебе все, как было! Как ты думаешь, не проще ли мне было сочинить для тебя историю позабористей, дуралей ты старый.

Гэвин так и стоит, где стоял, ни на волосок не сдвинулся.

— Выходит, я старый дурак?

— Нет, — помотал головой Том. — Прости меня, Гэвин.

— Да я просто выяснить кое-что хотел, — мягко так говорит мой муженек, подходит поближе и кладет руку Тому на плечо. — Ты и правда мужчина, Томас. Мужчина, который немного вышел из себя. Бывает. Давай-ка выпьем.

И они на пару распечатали лучшее виски, какое в доме было.

— Не знаю, чем это поможет, — сказал Томас, опрокидывая чарку. Его все еще трясло. — Может, я хоть спьяну смогу приврать…

— Приврать ты в любое время сумеешь, — сказала я, очищая стол от муки. — Только волю дай.

— Посмотрим. Может, пообвыкнусь потом. Только не пообвыкся он ни в этот день, ни на следующий. Каждый случайный вопрос его словно врасплох заставал.

Мы старались держать его поближе к себе и учились понимать заново, а он в это время заново учился понимать мир.

Потихоньку-полегоньку он начал привыкать и к своей здешней арфе. Он еще поругивал ее, но уже ласково. Он даже начал понемногу играть для нас, Особенно если мы оба возились в доме, и тогда знакомые мелодии сменялись совсем странными. Казалось, сам он не знает, которые из них — здешние, а которые — из Волшебной Страны. Да ему-то ведь все одно — музыка.

И он ни разу не спросил про Элсбет, словно знал, что не готов объяснить ей все про разлуку, что сначала должен себя найти — да и вообще-то, как и большинство мужчин, когда им случается походя обидеть женщину, малость трусил.

* * *

Был пасмурный осенний день, когда Рифмач отправился побродить по холмам в одиночестве. Конечно, мы с ним выбирались наружу, да и Гэвину он много помогал с овцами, но я ужас как боялась отпускать его одного после того случая в Эйлдонских Холмах. Я даже незаметно обмотала кисточку рябины красной шерстью да сунула ему в карман. Это хорошее средство от фей.

Я считала нитки основы для большого полотна, когда послышался знакомый стук, и я поняла, что скучать не придется. Элсбет знала: мне надо стучать погромче.

Она принесла в подарок пару утиных яиц и прихватила вязанье, явно рассчитывая и на этот раз за работой просплетничать все утро.

— Ну вот, думала, помогу тебе, пока время есть, — говорит она, — но такие станины я никогда заправлять не умела. Вечно у меня нитки путаются, пока считаю.

— Ничего, — говорю, — мне не к спеху. Расскажи лучше, как ты.

Она уселась на лавку и с решительным видом достала вязанье.

— Спасибо, ужасно. Как всегда. Они еще не знают, что я ушла, а когда узнают, так такой вой поднимут, что мы и здесь услышим.

— Тебе, значит, надо поскорей возвращаться, — тихонько говорю я.

— Еще чего! Пусть полают, глядишь, разбойников распугают.

Я пыталась представить, какой она покажется Томасу, семь-то лет спустя. Девическая округлость лица исчезла; она превратилась в женщину, еще хорошенькую, но уже усталую, с обветренной кожей, выступающими скулами и узким, заострившимся подбородком. Руки вечно в трещинах, даже летом. Глаза до сих пор слишком быстрые, а губы уже вытянулись в упрямую ниточку. Копна рыжих волос потемнела, теперь она закручивала их в узел.