образ Скандербега, который в отличие от портрета Скандербега в западноевропейских версиях получился наиболее близким к тому образу народного вождя и полководца, каким он навсегда остался в памяти своего народа и народов славянских стран — в их песнях, сказаниях и преданиях, вдохновлявших и продолжающих вдохновлять албанских писателей и поэтов на создание многочисленных литературных и поэтических произведений о жизни и деятельности Скандербега, о чем уже говорилось в начале нашей статьи.

Новая трактовка образа Скандербега в русской повести дала возможность ее автору более логично и последовательно, чем в хронике Бельского, раскрыть смысл и значение борьбы Скандербега с турками, более убедительно мотивировать его успехи в этой борьбе. Читая Бельского, трудно поверить, что такой типичный правитель-феодал, каким выведен у него Скандербег, к тому же опиравшийся на албанскую знать, мог возглавить всенародное движение против иноземных захватчиков. Слишком хорошо известно, что албанские феодалы в тех редких случаях, когда они, на время прекратив междоусобные войны, пытались организовать отпор турецкой агрессии, боялись вовлекать в эту борьбу широкие народные массы, которые могли обратить оружие против своих местных поработителей и угнетателей. И только полководец, веривший в свой народ и не боявшийся его, полководец, пользовавшийся безграничным доверием и любовью своего народа, мог возглавить его национально-освободительную борьбу с иноземными захватчиками. Так и было в действительности.

Более того, общенародный характер борьбы Скандербега с турецкой агрессией обусловил всю его стратегию и тактику — тактику партизанской войны, которая только и могла быть успешной в борьбе с численно во много раз превосходящим, прекрасно вооруженным и снабженным всем необходимым противником. Опираясь на поддержку местного населения, среди которого он набирал свои войска, Скандербег при каждой встрече с турками разделял свою армию на маленькие подвижные отряды. Отлично знавшие природные условия своей страны, знавшие каждую горную тропинку, отряды внезапно нападали на турок в таких местах, где турецкая армия не могла развернуться — в ущельях, на перевалах, в узких долинах бурных горных рек. Такая тактика деморализовала и изматывала силы турок, не давала им использовать свое численное и материальное преимущество. Инициатором и организатором всех этих смелых партизанских налетов на вражеские войска, заканчивавшихся, как правило, победой немногочисленных албанских отрядов над турецкими армиями, был всегда сам Скандербег. Его образ в русской повести — образ народного вождя и полководца — не только максимально соответствует своему прототипу, но — и это главное — становится неотделимым от всего содержания этого произведения, в ярких и впечатляющих чертах рисующего картину народно-освободительной борьбы албанцев с турецкой агрессией.

Более четко, чем у Бельского, показано в русской повести и международное значение борьбы албанского народа. Для примера рассмотрим два эпизода.

Первый из них — описание смерти султана Мурата — играет большую роль в изложении истории Скандербега еще у Барлетия. Выше уже отмечалось, что у него смерть турецкого султана в Албании осмыслена как возмездие за его враждебное отношение к христианам, которые нашли за себя мстителя в лице Скандербега. В славянской версии биографии народного героя Албании описанием смерти Мурата заканчивается первая часть произведения, четко разграниченного вставкой о взятии Константинополя на две части. Естественно, что здесь у Барлетия и в славянских повестях о Скандербеге подводится итог первому этапу его борьбы с турками. Наиболее четко это выражено в русской повести. Умирающий султан, завещая своему сыну и преемнику довести до конца борьбу со Скандербегом, признает, что последний помешал ему продолжить традиционную политику турецких султанов — политику непрерывных завоеваний новых земель и жестокого укрощения «силных царей, и королей, и великих княжат». Последним звеном этой политики, направленной на завоевание мирового господства, был захват Константинополя, который Мурат, по его собственным словам, не мог осуществить из-за постоянных войн со Скандербегом: «Уж бы яз в то время и Царьгород взял, толко б мне не тот Скандербег мешал».[383] Приведенной фразы у Бельского нет.

Так в русской повести формулируется международное значение борьбы Скандербега: эта борьба задержала турецкую экспансию в Европу, помешала султану Мурату захватить остатки Византийской империи. Тем самым борьба Скандербега с Турцией, начатая им как борьба за освобождение своего народа, переросла в борьбу международного значения.

То же обстоятельство подчеркивается и во втором эпизоде (в конце повести) — в речи Скандербега к римскому папе, одной из тех речей, которые в значительной степени сочинены автором русской повести. Речь — очень краткая, но выразительная — хорошо иллюстрирует творческие приемы автора русской повести. В начале ее дается буквальный перевод соответствующего места хроники Бельского: Скандербег жалуется, что нет у него на теле целого места, «где б быть новым раном». Здесь явная гипербола (в конце повести говорится, что Скандербег за всю свою жизнь «никаковы раны ни от кого не принял — толко... под ним конь пал... и ногу маленко потиснули ему»), гипербола народно-поэтического происхождения, примененная совершенно сознательно для усиления впечатления. Вторая часть речи целиком сочинена автором русской повести. Скандербег коротко, но твердо, с сознанием собственного достоинства и значения своей борьбы с турецкой агрессией заявляет, что, если бы не он «стоял и оборонял всех христиан — давно бы мы себе и мест не познали от турков». Таким образом, Скандербег в русской повести выступает не просителем, старающимся разжалобить своих собеседников, но человеком, сознающим свое достоинство и значение.

В борьбе Скандербега с турками принимали участие все народы Балканского полуострова за исключением греков; последнее обстоятельство дает повод автору русской повести местами акцентировать антигреческую тенденцию славянских повестей о Скандербеге.

Если сравнить строки, которыми начинается у Бельского глава о Скандербеге, и начало русской повести, то при всем внешнем сходстве бросается в глаза их различие по содержанию. Бельский, отмечая «глупость» и недальновидность греков, лишь упоминает о том, что они «много пишут о своей мудрости и былом могуществе над другими народами»; автор русской повести переносит на это акцент и начинает свое повествование с резкого упрека грекам за их бахвальство. Для усиления акцента он вставляет фразу собственного сочинения о неумеренности бахвальства греков. Далее в русской повести греки объявляются не только «глупыми», но и самыми ленивыми людьми на свете, причем заявляется, что они «никогда воинского дела от себе не являли». На все это у Бельского нет даже намека.[384]

Таковы некоторые стороны содержания «Повести о Скандербеге», появившейся в результате переработки польского источника на русской почве.

Что касается литературного оформления русской повести, то и здесь в известной степени сказалась самостоятельность творчества неизвестного русского писателя.

«Повесть о Скандербеге» прежде всего несколько короче соответствующей главы из хроники Бельского. Сокращение произведено в