— Алло? — спрашивает прохладный голос на том конце, совсем не похожий на голос Лоры. Зрелая блондинка за стойкой смеривает Якоба взглядом. Она шепчет что-то коллеге, который кивает и пожимает плечами.

— Это кто? — спрашивает Якоб, стараясь подавить раздражение. Мужской голос! Он представляет себе взломщиков, которые ворвались в дом и…

— Мистер Шталь? — интересуется голос в трубке, шипя на кого-то рядом, заставляя их замолчать. — Якоб Шталь? Мистер Шталь, где вы находитесь?

— Где Лора? Я хочу сейчас же поговорить с женой. Позовите ее к телефону!

Маленькая девочка, бредущая следом за отцом к поджидающему их такси, вздрагивает от злобы в его голосе и начинает плакать. Мужчина поворачивается и бросает на Якоба взгляд, который говорит: «Ух, если бы не жена и дети, я б тебя сейчас…»

— Мистер Шталь, — произносит голос в телефоне, — прошу вас, успокойтесь. Будет лучше, если вы добровольно сдадитесь, тогда все будет…

— Что значит «сдадитесь»? Где Лора? Что произошло?

До Якоба доходит, что он говорит с полицейским.

Подчеркнутая вежливость, в которой нет ни капли вежливости.

Коп по ту сторону трубки прикрывает ее рукой, и Якоб слышит приглушенные голоса. За спиной Якоба, возле терминала, охранник в черной кепке слушает блондинку, которая машет руками выразительнее, чем говорит. Она кивает в сторону телефонных будок, не особенно заботясь о тактичности.

— Мистер Шталь, — повторяет голос.

— Да, я здесь. Так что случи…

— В вашей лавке случился пожар. И мы не смогли опознать тело, которое там обнаружили, но все указывает на то, что это… — глубокий вздох, — то есть я имею в виду, что мы не знаем наверняка…

— Эй, мистер, — встревает кто-то из-за спины, похлопав Якоба по плечу. Якобу не нужно поворачиваться, чтобы понять, что это охранник. — Мистер, прошу прощения, но…

— Не сейчас! — Якоб отстраняется и кричит в трубку: — Нет, я не вам, не вам! Что вы там говорили про тело?

Он представляет себе обуглившийся труп, все еще дымящийся.

— Мистер Шталь, — настаивает голос в трубке, — мне действительно важно знать, где вы нахо…

Щелк!

Большая рука выхватывает ярко-розовую трубку у Якоба и вешает ее обратно на рычаг. Правда о мертвой женщине в сгоревшей лавке остается непроизнесенной.

Якоб поворачивается, выкатив от возмущения глаза.

— Какого черта?! — кричит он, наконец срывая ярость, накопленную за долгие дни страха и неизвестности. — Вы с ума сошли? Я же разговаривал! Я пытался узнать, что случилось с моей женой, с моей семьей! Я же…

— Приятель, ну сколько раз таким, как ты, говорить, чтоб вы поняли, — невозмутимо говорит охранник, поглаживая дубинку. На его черном лице проступает жалость, даже сочувствие. — Хочешь бухать и мешать людям — занимайся этим где-нибудь подальше. Иначе тебя заметут в участок. Так что давай иди, иди себе, пока я не рассердился.

Он выводит Якоба из зала аэропорта, держа его за шиворот. Женщина за стойкой «Американ Эрлайнз» освежает помаду на губах и посылает ему вслед неживую улыбку.

Снаружи такси изрыгают вылизанных белокожих людей и поглощают новых. Охранник все еще стоит на выходе, так что Якоб начинает идти, делая вид, что действительно уходит. Маленький мальчик смотрит на слишком короткие штаны Якоба и на его рваную рубашку и улыбается. Нужно найти другой телефон, думает Якоб, озираясь по сторонам, но ничего не видя, кроме стайки таксистов, автомата с газировкой и доски объявлений. Он останавливается, потому что одно из плохо приклеенных объявлений, дрожащее от ветра, пытается ему что-то сказать.

Чье-то лицо.

Лицо женщины, характерное черно-белое изображение пропавшего человека, которого никогда не суждено найти. «ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК», — кричат буквы под фотографией, и далее идут телефоны местной полиции. Вот бедолага, думает Якоб и собирается уже пройти мимо, как вдруг останавливается. Он расправляет пожелтевшее объявление пальцами. И его сердце больно тыкается в ребра, потому что он узнает этот отсутствующий взгляд, пухлый овал лица, эти глаза, полные мольбы.

«Селеста Питерсон, — гласит текст, — 25 лет. Последний раз видели 21 октября катающейся на доске для серфинга в районе рифа Скилли». Бамбуковая шина, поддерживающая руку Якоба, теперь ощущается как тесная клетка, и боль становится все сильнее. Он вспоминает ее взгляд, провожавший его до лодки. Ты хотела что-то сказать, думает Якоб. Но не могла.

«Эмерсон Хэмилл, — гласит соседняя фотография. 33 года». И улыбающийся Эмерсон, моложе лет на десять и ничего не знающий о будущей судьбе на далеком острове. Якоб касается обеих выцветших фотографий, пытаясь что-то вычислить, понять. Но третье объявление обрывает ход его мысли. На нем лицо, похожее на Селесту, но гораздо уже и женственнее. Глаза такие светлые, что почти не видны.

«Памела Питерсон, 21 год», — все, что выдает про нее текст под фотографией, но воображение Якоба уже рисует картинку. Трое пропавших, а он видел только двоих. И Селеста смотрела в глубь острова так, словно искала там что-то бесценное.

Вечно ты все преувеличиваешь, сказал бы сейчас отец, снимая шляпу и поглаживая ее поля широкими пальцами, пытаясь успокоить взволнованного сына. С чего ты взял, что они не добровольно решили остаться там и прекратить всякую связь с цивилизацией?

Потому что я помню, как она обняла меня, думает Якоб, вспоминая, как она затем его оттолкнула. Она дала мне понять больше, чем ей было позволено, и наверняка уже за это расплачивается. Почему Эмерсон сказал мне поторапливаться? Что бы случилось, если бы его заметили здесь, на мелководье возле Ангильи? Якоб помнит, что под потолком висело три доски для серфинга, а не две. Висели на самом виду, ни от кого не скрываясь. Неужели все дело просто в том, что Штурман скрывает у себя трех неудачников, изможденных от злоупотребления наркотиками и заигравшихся в Робинзона Крузо?

Охранник оборачивается и видит, что Якоб все еще стоит слишком близко к аэропорту.

— Так, что я тебе сказал? — рычит он, подавшись вперед, как бы предупреждая, что сейчас подойдет и устроит ему трепку. Якоб ничего не пытается объяснить. Он машет ему рукой и бредет прочь от аэропорта. Ноги его слушаются, но все остальное противится что есть сил. Нельзя, чтобы меня здесь арестовали, думает он, потому что иначе я никогда не вернусь. Но если я вернусь, меня арестуют там, хотя я не понимаю за что. Он моргает и представляет себе останки Лоры на полу. Мимо пролетает идущий на посадку грязно-белый самолет, рыгая пылью в лицо Якоба. Он роняет свой спаскомплект, превратившийся в талисман, и коробка раскрывается.

Из нее выпадает записка, сложенная в несколько раз.

Якоб ее раньше не замечал. Видимо, Селеста засунула ее между страниц справочника по растениям, когда обнимала его. Порыв ветра поднимает очередную волну пыли, и Якоб закашливается, нагибаясь, чтобы поднять записку. Здоровой рукой он медленно расправляет крошечный листок, который сообщает ему, что Селеста своим почерком может кричать громче, чем своим надломленным голосом. В записке всего два слова, написанные второпях, без восклицательного знака: