Было холодно, завывал ветер, небо было серым, и Такэно подумал, что вряд ли сегодня много людей будет на празднике. Но он ошибся – с наступлением дня все больше и больше их стало появляться на улицах. Непродолжительный дождь никого не испугал, тем более что после него небо очистилось и выглянуло солнце.

Около полудня великие боги явили горожанам хорошее знамение: над долиной раскинулась радуга, но мало того – над радугой пролетела сорока, а это было счастливой приметой. Спившийся поэт, живший в квартале Такэно, немедленно написал стихи на замызганном листке бумаге и пустил их по рукам. Хотя пальцы поэта сильно дрожали, тем не менее прочесть написанное им было можно:

Полет сороки

Над радугой небесной,

Как мостик в небе.

Иней искрится, значит,

Ночь ушла без остатка.

Люди читали и радовались; впрочем, находились такие, кто утверждал, что эти стихи сочинил другой автор.

Вскоре радостная новость разнеслась по городу: князь выехал из своего замка и направляется сюда. Вечером в храме Богини Солнца он должен был отслужить молебен и зажечь ритуальные огни, но днем князь мог просто побыть со своим народом – обычаем это не возбранялось.

Завидев своего повелителя, люди падали на колени и ничто не заставило бы их поднять головы – это было бы не просто дерзостью, это было святотатством. Глядеть на лицо князя было также невозможно, как глядеть на божественный лик, чистый и нестерпимо яркий. Он изливал на людей благодатный свет, который можно было почувствовать, но не увидеть, ибо каждый, кто осмелится взглянуть на лик божества, немедленно ослепнет. Горожане чувствовали благодать, исходящую от князя, и своим коленопреклонением выражали не раболепие и не слепую покорность, а восторженную готовность отдать себя целиком во власть высшей силы.

Храмы в эти дни были заполнены приношениями; не было ни одного человека в городе, который не пришел бы в какое-нибудь святилище и не принес бы свой дар. Всякому хотелось верить, что есть такое место на свете, где он найдет защиту, помощь и утешение.

* * *

Глубокой ночью Такэно в последний раз обошел свою территорию. Староста вновь был с ним, обязанный по долгу службы сопровождать Такэно, однако ноги плохо слушались его, и он то и дело норовил упасть. Такэно приходилось придерживать его за пояс да еще выслушивать бесконечные извинения старосты по этому поводу.

С такой обузой Такэно вряд ли мог бы что-либо предпринять, если бы в его квартале случилось серьезное происшествие, но, к счастью, все было в порядке. Жители смирного нрава давно разошлись по своим домам, а гуляки долго бы еще шатались по городу, но и их разогнал холодный ветер; лишь откуда-то издали доносилась заунывная песня, которую нестройно выводили пьяные голоса.

Жаровни с улиц были убраны, огонь после наступления полуночи повсюду потушен; праздник закончился.

Можно было отправляться домой, но Такэно остановил спившийся поэт. Он выпил сегодня невероятное количество рисовой водки, которую ему подносили за то, что он читал свои стихи. Другой человек от стольких подношений пал бы замертво, но поэт крепко стоял на ногах: его только время от времени резко качало то вправо, то влево.

– Господин мой, – говорил он Такэно, старательно произнося слова, – клянусь великими богами, я не посмел бы вас задерживать, однако у меня есть важная новость для вас.

– Я слушаю вас, почтенный, – отвечал ему Такэно.

– Сегодня утром я написал: «Полет сороки над радугой небесной…» – ну и так далее, и значит, «ночь ушла без остатка». Хорошие стихи, правда?.. Мои руки дрожат, всегда дрожат, так дрожат, что я не могу поднести стакан ко рту, но стихи писать я могу…

Однако я хотел сказать не об этом, не об этом. «Ночь ушла без остатка», – хорошо написано, красиво написано. Меня благодарили за мои стихи, весь день благодарили. «Ночь прошла без остатка. Как славно вы написали», – говорили они мне. Как славно… Да только это вранье!

Вы, верно, подумали, что не я написал эти стихи? Нет, господин мой, клянусь великими богами, эти стихи написал я. По крайней мере, мне кажется, что они возникли в моей голове. Но речь о другом…

О чем я собирался говорить с вами? Мысли теряются… Не уходите, прошу вас. Сейчас я вспомню.

Город у реки

– Гоните прочь этого пьянчугу! – вдруг закричал проснувшийся староста.

– Тише, господин староста. Вы ведь должностное лицо, – укоризненно заметил ему Такэно и тот опять обмяк, закрыв глаза.

– Вспомнил! – воскликнул поэт. – Должностное лицо! Вы ведь тоже должностное лицо, и как должностное лицо вы должны доложить нашему князю о том, что должно. Ночь прошла без остатка – это вранье. Ночь не прошла – ночь наступает…

– Это я должен доложить князю? – спросил Такэно с легкой улыбкой. – Но простите, я вас перебил.

– Ночь настает – вот о чем вам должно доложить нашему правителю. Я чувствую, я знаю, что на нас надвигается ночь. Тьма, которая сейчас окружает нас, ерунда. На нас надвигается настоящая тьма.

– Извините, я не понимаю вас.

– Господин мой, позвольте у вас узнать, как мы определяем приближение ночи?

– Это очень простой вопрос. День сменяется вечером, сумерки свидетельствуют о приближении ночи.

– Разрешите не согласиться с вами, мой господин. Сумерки бывают и посреди дня, когда сгущаются облака или солнце вдруг затеняет свой лик.

– Это правда, но вечерние сумерки особенные.

– А что же в них такого особенного?

Такэно призадумался.

– Ну, я не знаю, как это выразить, я не поэт, однако в вечерних сумерках есть нечто, свидетельствующее о приближении ночи. Затишье, что ли… И запахи, конечно, особые запахи вечера, – дневные запахи другие.

– О, мой господин, вы вполне могли бы стать поэтом! Да, да, именно затишье и запахи: по ним мы определяем приближение ночи. А еще мы чувствуем ее приход; тонко чувствующие люди могут определить наступление ночной поры, даже находясь в закрытом помещении без окон. Так вот, доложите нашему правителю, что сейчас у нас вечернее затишье, что в воздухе уже носятся запахи ночи, и предчувствие ее не покидает меня.

– Прочь, прочь, старый пьяница! – завопил староста.

– Да, я пьяница, – гордо сказал поэт. – Я пью от невыносимой тоски жизни и нестерпимой радости бытия. Вы меня понимаете, мой господин. Я вижу, что вы меня понимаете… Доложите же князю, что приближается ночь – холодная страшная ночь. Надо готовиться к ней; время зажигать огни. А в городе все огни погасили.

Поэта пошатнуло; он взмахнул руками, физиономия его скривилась, и он то ли заплакал, то ли засмеялся.

– Не слушайте этого