– блистания этого Владимира Соловьева там, в далях, крылаткой и ликом напомнит двулучие: с ясным диском в середине» (427–428).

Важно, что Котик не только слышит о Владимире Соловьеве, но и видит его и узнаёт при встрече, а многократно повторенное прежде «тот самый» заменяется на «этот самый», т. е. далекий становится близким:

«Я был у Дадарченок: —

– с девочкой, Сонечкой, мы сидели вдвоем: в теневом уголку; было мило и древне; посмотрели мы с Сонечкой на гостей; тут пришел – э_т_о_т с_а_м_ы_й: до ужаса узнанный ликом смотрел; и – без слов говорил» (428).

Владимир Соловьев и Духовник в изображении А. Белого – посвященные нового времени, о чем свидетельствуют преображенные эфирные тела обоих, органами которых, в частности, являются упомянутые при описании каждого из них двулучия. Исходящие из эфирных тел посвященных течения изливаются на окружающих, воздействуя на них.

В нескольких следующих главках Белый даёт описания медитаций – «неописуемых … непонятнейших состояний сознания», посредством которых осуществляется контакт с существами иной жизни.

«Сидит безголовое тело; сложило оно мертвеневшие ручки на креслице; сидит себе – так себе, вне себя; и – само по себе – вот оно: Кот Летаев.

Где “я”? И – как так? – И почему это так, что у него “не-я” – “я”?» (431).

Мышление становится свободным от впечатлений чувственного мира и сначала «собирается как бы всё в одной точке… Этот центр находится вначале… в голове»[156]. Ср. в романе: «…В это время чувствовал я: – давление костей черепа: сжималась моя голова, ощущалися мне не поверхности мозга – (обычно мы мыслим поверхностью мозга), – а центры; ощущения моей головы мне являлись как бы: прощупьями мозговых оболочек в вещества мозга…» (430).

Затем, пишет Штайнер, «когда центр в голове оказывается достаточно закрепленным, он перемещается вниз, в область гортани. (…) Тогда упомянутые движения эфирного тела начинают излучаться из области гортани. Они освещают душевное пространство вокруг человека».[157] Ср. у Белого: «…Ощущалась моя голова мне на уровне носа; вот она мне – орех на моем языке; я глотаю орех; ощущение переходит мне в горло: сжимается горло; всё, что выше, истаяло: мозг, его оболочки, кость черепа, волосы ощущают себя не собой, а изливами пляшущих, себя мыслящих мыслей в громадине безголовых пустот, улетающих на спиралях своих – крылорогими стаями!» (430)[158].

При продолжении медитации «отливало всё в сердце: набухало во мне тепленевшее сердце; в руках зажигались пожары: ветрами; они выбивали из рук: вылетали из рук мне, как… руки; и эти “руки из рук” изливались под лобик, как… в пару перчаток… казалось: – многообразие положений сознания относительно себя самого; воображалось: многокружием; многокружие потом размыкалось; оно становилось двулучием с ясным диском в середине; двулучие билось двукрылием; а диск улетал на двулучии: от меня – надо мной…» (432).

Это «мгновение, когда центр всей системы потоков и движений может быть перенесен в область сердца», «момент сознательного восприятия мира инспирации»,[159] когда «все предметы… начинают быть как бы духовно внятными… в своей глубочайшей сущности»,[160] Р. Штайнер называет той ступенью, на которой человек получает дар “внутреннего слова”[161], то есть ступенью, которая делает его готовым к интуиции.

В описаниях медитации Белый использует образы, связанные с церковной службой:

«…Переживаю я духов по образу и подобию ладанных клубов, взлетающих —

– из подкинутой чашечки!

(…) Кадило… моя голова, когда начинаю раздумывать я обо всем о духовном» —

и «страной, где я был до рождения» – наполненным пульсирующими, танцующими блесками пространством («трепеты, блески под веками… пестрейшие образования цвета-света – маячат, летят, улетают», «странная сфера биений вокруг единого центра»), но главная роль отводится образу птицы:

«…Мощною прорезью крылий переживалося содержание вне – мысленных ощущений моих: себя волящих чувств: —

– переживалися: —

– птицею, припадающей к безголовому телу с просунутой длинной шеею —

– горлышком! —

– в сердце: птица думала сердцем моим; надувало его лучевым излиянием солнца, пролитого в руки; в месте отверженной головы бились крылья; и – волили взмахами: неподвижное тельце являло мне чашу: мысль – “голубку”; вылетала ль, влетала ль голубка – не знаю…» (432).

В образе птицы, голубки, изображено высокое духовное существо или несколько существ. Белый пишет даже, что Котик был

«проницаем крыльями невероятной вселенной: вселенная: —

– птицею спускалась в него; перед собой она видела – нет, не Котика, а пустую, глухую дыру —

– темя Котика! —

– в которую —

– вот – вот-вот: точно в гроб, оно ринется!» (433)

Очевидна аналогия описанного нисхождения голубки (Святого Духа, согласно христианской традиции) в тело Котика с опусканием сознания самого Котика в тело, изображенным в 1 главе.

Старуха-птица – «вне-телесное состояние» – перестаёт быть страшной, превращаясь в голубку – воплощение кротости и духовности, и соотносится с ангелом.

Крылья голубки, трепетавшие «в месте отверженной головы», «воображались: летающим многокружием; многокружие… становилось двулучием». Ср. с мыслями Котика:

«…знаю я: —

– я – сгустился из блеска; меня выстрелил ангел: я – луч, раздвоенный в излучину; ангел себя отдал мне: он во мне».

Превращение обусловлено тем, что мысль, сознание соединилось с любовью («птица думала сердцем моим»), и страхи исчезли.

Описанное служит знаком успешного прохождения инспиративной стадии, что приводит человека к границе высших областей духовного мира. Здесь его ожидает встреча с Великим Стражем порога, который откроет доступ внутрь только тому, кто готов обратить все приобретенные силы на преображение чувственного мира. Это своеобразная проверка, превратилась ли мудрость, приведшая человека к этой границе, в любовь, поскольку «получаемое человеком в высших областях сверхчувственного это не нечто, притекающее к нему, а наоборот – только от него же исходящее: любовь к окружающему его миру». В высших мирах выше всех прочих способностей ценится «самоотверженная отдача себя и готовность на жертву»,[162] поэтому Великий Страж принимает для духовного ученика образ Христа.

Вот почему последние страницы романа сопоставимы с первыми: то же чувство страха («Очень страшно: что делать?» (437); «Мне очень страшно» (438), то же ощущение разности двух миров («о, как странно!»; «Нет, не нравится мир: в нём всё – трудно и сложно. Понять ничего тут нельзя») и неизбежности перехода из одного в другой.

Котик ясно представляет себе, что его ожидает мистерия Голгофы. «Косматая стая старцев» (титаны-волхвы) отступит (тело будет оставлено), и «придвинется стая женщин» (старухи): бабушка, тетя Дотя и старая дева, Лаврова, – и его