P. S. Афера Виктора Люстига лежит в основе новеллы Романа Полански, вошедшей в фильм «Самые прекрасные мошенничества в мире» (1964).

Угол улицы Гренель и бульвара Инвалидов. Холодная, властная, гулкая эспланада Дома инвалидов. Одна из самых прекрасных парижских панорам.

В Париже нет лучше места, чтобы быть убитым, чем на фоне этой торжественной декорации.

В Париже нет лучше места, чтобы убить, чем этот квартал административных зданий.

Не распахнутся окна, не вывалит из-за угла стая гуляк. Не запомнит убийцу клошар, незаметный под кучей тряпья. Откуда здесь гуляки, откуда клошары?

Это сейчас, а представьте себе декабрь 1945 года. Вечер, темень, промозглый туман. Автомобилей почти не встретить. Некоторые здания пустуют. В министерствах дежурят на входе вахтеры, но они лишний раз не сунутся наружу. В Париже небезопасно.

Слишком много оружия разбрелось по стране, слишком многие узнали его власть и поверили в нее. Мировая война обернулась гражданской. Франция сводит счеты сама с собой, думая, что сводит счеты с предателями: это называется «очищение».

В такое время и в таком месте только женщина может хлопнуть дверцей автомобиля, не дождавшись, пока спутник поменяет лопнувшую шину. Они опаздывают в театр, она не будет ждать ни минуты, она вызовет такси.

Неподалеку — комиссариат, откуда можно позвонить, — она уточнит дорогу у юного постового Тестю. Пока женщина ждет такси, Тестю сообщит: по словам прохожих, неподалеку кого-то ранили. Она пропустит это мимо ушей.

Она просит таксиста проехать через перекресток, где оставила друга. На углу Гренель и Инвалидов в «скорую помощь» загружают носилки с раненым. Женщина восклицает: «Они убили меня! Они меня убили!» Ей разрешат сопроводить друга в госпиталь. Правильнее сказать: тело друга. Жизни в нем — на полчаса.

Этого не может быть, это слепой кошмар: как дома в рапиде, осыпается жизнь. Зло, сгустившееся из тумана, нанесло по какой-то прихоти удар — и вновь рассеялось туманом. Но не один туман виной тому, что происходящее напоминает сон.

Так получилось, что о раненом, лежащем на мостовой, сказали Тестю люди, прекрасно знавшие жертву. Оба они — адвокаты. Пьер Ролан Леви задержался на работе в опустевшем Министерстве труда. Гийом Аното то ли зашел к нему, то ли случайно встретил на улице. Во всяком случае, они несколько раз заходили в министерство и выходили из него.

Более того, они оба — знакомые, если не друзья, той женщины. Она — тоже адвокат, работала с Аното в конторе прославленного и несколько зловещего Мориса Гарсона (14).

Париж — город не до такой степени маленький, чтобы трое друзей-адвокатов случайно сошлись на этом перекрестке, в этот час, в этот туман, над этим трупом. Так бывает только во сне.

Но вряд ли даже во сне они не узнали бы друг друга при встрече. Между тем именно в этом все трое будут уверять и уверят следствие.

«Друзья женщины» — звучит двусмысленно. Любовников и любовниц Жанны Ловитон (1903–1996), писавшей романы под псевдонимом Жан Вуалье, не счесть. Писатели Курцио Малапарте, Сен-Жон Перс, Жан Жироду. Два японских посла и министр иностранных дел Италии Дино Гранди, граф Мордано, который, «произнося слово „Франция“, каждый раз представлял себе ее лицо». Поэт Поль Валери — «месье Вкус» — называл ее «Lust»: по-немецки это значит «желание».

Но в тот вечер Жанна потеряла не просто любовника, а человека, замуж за которого собиралась по любви, как только он завершит развод (кстати, его бракоразводный процесс по рекомендации Жанны вела Симона Пено, любовница Леви). Ради него она порвала долгую связь с Валери: через три с половиной месяца, 20 июля 1945 года, тот умер от горя.

А теперь, 2 декабря 1945 года, на мостовой у дома номер 127 по улице Гренель раскинул руки крестом его счастливый соперник, сорокатрехлетний издатель Робер Деноэль. Около 21.15 на углу Гренель и Инвалидов ему выстрелили в спину.

Склонившись над ним, Жанна скажет: «Это моя вина, милый». Больше года она занималась только его защитой: но не от убийц, а в сугубо юридическом смысле. 8 декабря Деноэль должен был предстать перед Комиссией по очищению книгоиздательств. В июле суд признал его невиновным в сотрудничестве с нацистами. Повезло: иных литераторов расстреливали. Но коллеги из Комиссии были тем более опасны, что грешили сами. Реймона Дюран-Озиаса, ее председателя, немцы поставили управлять ариезироваными — отнятыми у евреев — издательствами. Однако пожизненный запрет на профессию грозил не ему, а Деноэлю.

Из ста тринадцати книг, изданных во время оккупации, под обвинение попали двенадцать. Вот серия «Евреи и Франция». «Племена в кино и театре» кинокритика Люсьена Ребате — его приговорят к расстрелу, замененному на пожизненное заключение. «Как распознать еврея» завкафедрой этнографии Сорбонны Жоржа Монтандона — его убили партизаны летом 1944 года. Вот речи Гитлера, которые Деноэль справедливо считал, как и изданные им в 1933–1934 годах «Фашизм» Муссолини и эссе Рузвельта, бесценным историческим документом.

Он укрывал от гестапо коммуниста Арагона и его жену-еврейку Эльзу Триоле. Но, честно говоря, даже у самого идейного французского нациста были друзья — евреи и коммунисты, — которых он спасал. Жан Люшер, патрон оккупационной прессы, знал, что настоящая фамилия его юной секретарши Симоны Синьоре — Каминкер, но, приобняв ее за плечи, бормотал: «Ничего, ничего, все будет хорошо». Люшера расстреляли.

Арагон откликнется 8 декабря на гибель друга в газете «Леттре франсез» двусмысленно: «Если бы его арестовали, он остался бы жив».

Деноэль вошел в историю не юдофобскими брошюрами. Он издал семьсот книг, открыл великого Луи Фердинанда Селина, пестовал Антонена Арто, познакомил Францию с классикой психоанализа.

В 1945 году Арто в сумасшедшем доме, ему чудится: кто-то или что-то убивает его друзей.

Селин в бегах: 17 декабря его арестуют в Дании. Присущее ему юдофобство сделало из него удобный символ зла, хотя было всего лишь одним из проявлений его тотальной мизантропии. Даже своему преданному издателю и защитнику Деноэлю он отвечал лютой ненавистью. Но только этот монстр по-своему всплакнет об убитом. Отвесив в адрес «ничем не брезговавшего прохвоста» дежурную порцию злобной иронии, он все же вздохнет, что Деноэль не прислушался к совету уносить ноги из Парижа, который Селин за пару дней до преступления дал ему в письме.

Деноэль — отнюдь не символ зла, но удобный козел отпущения. Издатель от бога, влюбленный в книги бельгиец в двадцать семь лет создал издательство, потеснившее мощные дома. Как всякий издатель, он оппортунист. Он любой ценой спасал свое «дитя». Нацисты запрещали его книги, лишили имущества на один миллион семьсот тысяч, хотели арестовать, штрафовали, вынудили взять немецкого партнера, но он выкрутился, пусть и ценой «Евреев и Франции».

С нацистами сотрудничала вся издательская корпорация, в которую из крупных игроков не входил лишь Деноэль. Он оставался чужаком, которого не жалко отдать на показательное заклание.