Немцы расстреляли восемь человек. Семерых наших батарейцев и хозяина дома – мужчину лет тридцати, в офицерской форме без петлиц. Хозяйка дома сквозь слезы сказала, что это ее муж. Очевидно, окруженец, вернувшийся домой или женившийся уже в окружении. Но убили только семерых. Лейтенанта Бондарева ни одна пуля не задела. Вот его-то за то, что он не оказал сопротивления, и хотел расстрелять майор Родионов. К счастью, этого не случилось.

По приказу командира дивизии убитых похоронили, уложив в яму, неизвестно для чего выкопанную под окном дома и наполовину засыпанную снегом. Накрыли их шинелями и засыпали снегом.

Батарее приказали сниматься. Она оказалась в районе, где не было ни одного пехотинца и ее в любое время можно было взять голыми руками. Чья-то ошибка все-таки была исправлена, хоть и с опозданием.

* * *

У нас много говорили и сейчас говорят о дисциплине и порядке в немецкой армии, воевавшей против нас. Да, это так, но были и у них грубые нарушения воинской дисциплины, приводившие к большим потерям. Приведу два характерных эпизода, произошедших в том же декабре 1941 года.

Наше командование всех рангов было увлечено разведкой с взятием «языка». Мне кажется, что порой это делалось не для дела, а ради славы. Все, кто имел власть, посылали в разведку любых солдат, даже самых неподготовленных. Ходили и одиночки. Например, при вручении ордена командиру 2-го дивизиона нашего полка майору Дегтяреву, кстати, умнице и храбрецу, командир дивизии объявил ему замечание за вылазки в расположение противника. Добровольцами, и не один раз, ходили и мы. Благо тогда очень легко было пройти на территорию, занятую противником. Иди в любом направлении, лучше ночью, только в деревни не заходи. Немцы ночами отдыхали в хорошо натопленных избах. Ночью их даже на дорогах можно было встретить очень редко. Это мы все дела по передислокации, снабжению боеприпасами, фуражом и продовольствием делали в основном по ночам. Днем же головы нельзя было высунуть, все давила немецкая авиация. Мы чувствовали себя свободно только в дни нелетной погоды. Нашей же авиации не было совершенно, и немцы днем могли чувствовать себя вольготно, а ночью спать.

В тыл противника мы ходили часто, но безрезультатно, и все из-за немецкой осторожности. Пробраться в деревню было практически невозможно. А где еще взять «языка»? Вот кто-то и придумал ловить линейных телефонистов. Перережут разведчики где-нибудь в лесу телефонный кабель и устроят засаду. И линейщики попадали в руки разведчикам. Но продолжалось это недолго. На восстановление телефонной связи немцы стали направлять целые отделения автоматчиков и даже бронетранспортеры. Просидят разведчики ночь в снегу и возвращаются ни с чем.

Но бывали и удачи. Об одной я и расскажу. Деревня Березовка вытянулась одной улицей вдоль покрытой льдом и снегом речки. Разведчики подошли к деревне по речке и решили снять пулеметчика. Немцы, чтобы меньше отвлекать солдат в караулы, на всех дорогах, выходящих из деревни, ставили посты с пулеметами. Так вот, когда наши разведчики подползли к такому посту, то увидели, что пулемет стоит, а солдата нет. Разведчики беспрепятственно разошлись по деревне и открыли автоматный огонь, забрасывая в окна домов гранаты. Около трехсот солдат и офицеров, спокойно спавших в теплых постелях в одном белье, а некоторые даже без кальсон, просто обезумели. Создалась паника. Одеваться им было некогда. Полураздетые или даже совсем раздетые, немцы бросились из деревни. Очень немногим из них удалось добраться до следующей деревни. Глубокий снег и сорокаградусный мороз сделали свое дело.

Деревня Волково, с тремя улицами, образующими треугольник, расположилась на склоне невысокого холма, окаймляя своими огородами небольшой пруд. За деревней раскинулось плоское, как крышка стола, покрытое снегом поле, которое в километре от деревни полукольцом обрамлял сосновый бор.

Глубокой ночью, перевалив через вершину холма, полк походной колонной подошел к деревне. Командиры вошли в первую хату, чтобы сориентироваться. У порога их встретила испуганная хозяйка и шепотом сообщила, что в деревне немцы и их очень много. Рассредоточившись, полк открыл по деревне огонь. Началась паника. Немцы, а их было около 800 человек, плотной толпой бросились в направлении леса. Здесь их и настиг пулеметный, минометный и артиллерийский огонь.

Я проезжал через эту деревню на следующий день и увидел на поляне массу обнаженных трупов. Особенно плотно они лежали в 100–200 метрах от деревни. Некоторые трупы лежали в огородах и даже висели на изгороди. Встретившаяся мне жительница сказала, что раздели убитых жители деревни.

Если в начале наступления бои шли за деревни, заняв которые солдаты могли обогреться, то позднее таких возможностей становилось все меньше. Бои шли уже не за деревни, а за их пепелища. Ночью горизонт в сторону противника всегда был окрашен огнями пожарищ. А продвигаясь вперед, на месте деревень среди черного снега мы видели печные трубы да изгороди. Солдатам стало еще труднее. Днем – в бою на морозе, но вот противник отошел, бой закончился, и опять оставшиеся в живых всю ночь мерзнут, зарывшись в снежный сугроб. Условия были настолько тяжелые, что живые завидовали погибшим. Но чаще всего, отбив у противника населенный пункт, шли вперед, чтобы не дать ему закрепиться в следующей деревне, и если деревню не брали с ходу, то снова непрерывный бой до взятия деревни.

Официальная пропаганда проклинала немцев за варварство по отношению к мирному населению. Да, варварство было неслыханное. Население деревень – а это были старики, женщины и дети, – в один час лишившись всего самого необходимого для жизни, вынуждено было уходить в другие деревни или леса и, переждав бой, возвращаться на родные пепелища, чтобы жить под печью или в погребе. В тех деревнях, где чудом оставались целыми несколько хат, в них поселялись все жители деревни.

Нетрудно себе представить, каково было им, матерям с маленькими детьми, девушкам и старикам, когда в такую избу вваливались мы, несколько десятков солдат. Привилегированные места на полу занимали мы, а они – все остальное пространство, но только сидя. Даже лечь им негде было. Я все думаю, как они могли терпеть всю ночь без туалета. Мы, для того чтобы выйти по естественным надобностям или перебить у коптилки очень уж расшалившихся вшей, шли по телам спящих, а они этого себе позволить не могли. Так и сидели всю ночь, ожидая, пока нас не позовут вперед.

Некоторым нашим солдатам не давала покоя глупость немцев – сжигать деревни, которые самим бы пригодились, если не для обороны, так хотя бы чтобы подкормиться или обогреться. Мороз их не жаловал так же, как и нас. Политработники и армейская печать объясняли это тем, что немцы боятся партизан, находящих приют у местного населения. А истина для меня и моих товарищей открылась значительно позже, уже летом 1942 года, когда командир отделения радистов старший сержант Подгорный рассказал нам по секрету, как он в команде факельщиков участвовал в выжигании деревень в тылу противника.

Команды во главе с офицером формировали из высоких, рыжих или белобровых солдат. Одевали их в немецкую форму, вооружали немецкими автоматами и забрасывали в тыл противника. В команде один или несколько человек должны были знать хоть несколько немецких слов. Действовали они в глубоком тылу немцев, в зоне, где не было немецких войск. Заходила такая команда в деревню и шла по домам с требованием их покинуть. На сборы обычно давалось минут тридцать. По истечении срока факельщики проходили по деревне, зажигая дом за домом. Во время акции никто не имел права разговаривать на русском языке.