— Кто именно?

— Ну, скажем, Генри Форд. И мне кажется, этот твой венский Фрейд тоже клоун. Так же как беспроволочный Маркони, он-то уж точно клоун.

— К чему весь этот разговор?

— А к тому, — сказала Ясмин, — что я ничуть не против пошутить насчет клоунов. Точно так же я не против того, чтобы при случае обойтись с ними малость грубовато. Но черти бы драли меня с потрохами, если я начну тыкать булавками в людей вроде Ренуара, Конрада или Стравинского. Во всяком случае, после того, что я сегодня увидела.

— А что ты сегодня увидела?

— Я тебе уже рассказывала. Я увидела действительно великого прелестного старика.

— И он тебя сокрушил.

— Действительно сокрушил.

— Позвольте мне вас спросить, ему-то это понравилось?

— Очень, — сказала Ясмин, — ему это очень понравилось.

— Расскажи мне, что у вас было?

— Нет, — твердо сказала Ясмин. — Я отнюдь не против рассказывать тебе про клоунов, но не клоуны — дело сугубо приватное.

— Он был в инвалидном кресле?

— Да. А еще он теперь привязывает кисть к руке, потому что не может держать ее пальцами.

— Из-за артрита?

— Да.

— И ты дала ему жучиный порошок?

— Конечно.

— А доза была не слишком большой?

— Нет, — качнула головой Ясмин. — В таком возрасте это необходимо.

— И он подарил тебе картину, — кивнул я на бумажный сверток.

Ясмин развернула картину и показала ее мне. Это было маленькое полотно без рамы, изображавшее юную розовощекую девушку с золотыми волосами и голубыми глазами. Чудеснейшая вещь, просто глаз не отвести, от нее буквально исходило сияние, озарявшее комнату.

— Я не просила, — сказала Ясмин. — Он заставил меня взять. Прекрасно, не правда ли?

— Да, — согласился я. — Прекрасно.

Впечатление, произведенное Ренуаром на Ясмин в Эссуа, не сделало, к счастью, унылыми дальнейшие наши операции. Лично я с трудом отношусь к чему бы то ни было серьезно и свято верую, что мир бы стал гораздо лучше, последуй моему примеру и все остальные люди. Я совершенно лишен амбиций. Вам, вероятно, уже известен мой девиз: «Лучше навлечь на себя укор, чем выполнить очень трудоемкую задачу». Все, чего я желаю в жизни, это получать удовольствие. Но такого счастья нельзя достигнуть без уймы денег. Деньги существенны для сибарита, это ключ к старту. На что злоязычный читатель почти наверняка ответит: «Хвастаясь, что лишен амбиций, неужели ты не понимаешь, что желание быть богатым есть одна из зловреднейших амбиций?»

Нет, совсем необязательно. Зловредность богатства определяется способом, каким оно получается. Лично я весьма щепетилен в подборе этих способов. Я отказываюсь иметь что-либо общее с деланием денег, если не выполнено два золотых правила. Во-первых, оно должно быть предельно забавным. Во-вторых, оно должно доставлять огромное удовольствие тем, из кого я извлекаю деньги. Это элементарнейшая философия, и я от чистого сердца предлагаю ее всем деловым магнатам, операторам игорных домов и министрам финансов.

За это время ярко выявились две вещи. Во-первых, необычное чувство свершения, которое получала Ясмин от каждого посещенного ею художника. Она выходила из дома или студии с глазами, сверкающими как звезды, с яркими розами, алеющими на обеих щеках. Все это не раз и не два заставляло меня задуматься о сексуальных навыках выдающихся творческих гениев. Не распространяются ли их творческие способности и на прочие сферы деятельности? А если так, не известны ли им тайны и волшебные способы, как возбудить женщину в степени недосягаемой для унылых смертных вроде меня? Розы на щеках Ясмин и сияние ее глаз заставляли меня допустить, довольно неохотно, что дело обстоит именно так.

А вторым удивительным аспектом всей этой операции была ее крайняя простота. У Ясмин никогда не возникало трудностей с клиентами. Подумав об этом обстоятельстве, я прихожу к мысли, что у нее и не могло возникнуть никаких трудностей. Мужчины по природе своей полигамны, добавьте сюда известный факт, что лучшие представители творческой профессии, как правило, более вирильны, чем люди попроще (и пьют они тоже больше), и вы увидите, что никто и никогда и не помыслил сопротивляться Ясмин. Ну сами посудите: в высшей степени одаренные, а значит, в высшей степени активные художники, вздрюченные суданским волдырным жуком и выпучившие глаза на юную женщину необыкновенной красоты. Они потрясены, стали податливы, как паштет, с того самого момента, как проглотили роковую конфету. Я уверен, что сам Папа Римский, попади он в такую ситуацию, через девять минут скинул бы рясу, как и все остальные.

Но я должен немного вернуться.

После Ренуара мы, не задерживаясь, поехали в парижский «Риц», наш полевой штаб. Назавтра мы отправились к старику Моне. Мы достигли Гиверни, подъехали к его прекрасному дому, и я высадил Ясмин, чуть не доезжая ворот. Она пробыла в доме свыше трех часов, но меня это уже не волновало. Зная, что предстоят долгие ожидания, я организовал на заднем сиденье небольшую библиотечку: полный Шекспир, кое-что из Джейн Остин, кое-что из Диккенса, кое-что из Бальзака и последняя книга Киплинга.

В конце концов Ясмин появилась, держа под мышкой довольно большой холст. Она шла по дорожке медленно, задумчиво, едва перебирая ногами, а когда подошла поближе, я заметил в ее глазах тот же самый экстатический блеск, а на щеках пунцовые розы. Она выглядела как милейшая ручная тигрица, только что проглотившая императора Индии и довольная его вкусом.

— Все в порядке?

— Прекрасно, — промурлыкала Ясмин.

— Давай посмотрим картину.

Это был мерцающий этюд водяных лилий в пруду сада Моне в Гиверни, красоты неописуемой.

— Он сказал мне, что я творю чудеса.

— Святая истина.

— Он сказал, что я самая прекрасная женщина, какую он только видел. Он предложил мне остаться.

Сперма Моне оказалась лучше Ренуаровой, хоть он и был годом старше, и я смог изготовить двадцать пять соломинок. Конечно, в каждой из них были только минимальные двадцать миллионов живчиков, но и этого должно было хватить. По моим прикидкам, в годы грядущие эти соломинки будут цениться в сотни тысяч. Затем нам вдруг крупно повезло. В это время в Париже работал весьма необычный балетмейстер по фамилии Дягилев. У Дягилева был талант мгновенно подмечать больших артистов, в 1919 году он подбирал себе после войны новую труппу и готовил новый балетный репертуар. С этой целью он привлек компанию замечательно одаренных людей. К примеру, в этот самый момент:

Игорь Стравинский приехал из Швейцарии, чтобы написать музыку для дягилевского «Петрушки». Костюмы и декорации делал Пабло Пикассо.

Пикассо также делал костюмы и декорации для «Треугольной шляпы».