Я, в принципе, уже успокоился. Руки больше не тряслись, приступы тошноты прекратились, и на место паники, пришла пофигистическая меланхолия и равнодушие ко всему, кроме направления нашего пути. Я почему-то зациклился на идее, что мы заплутаем и выйдем куда-нибудь не туда, и доставал Лга’нхи вопросами типа: «…Лга’нхи, ты уверен, что мы правильно идем?» Пока это ему не надоело, и он не предложил мне спросить у духов, коли уж я не доверяю ему. Что в переводе со степняцкого на человеческий означало: «Пошел к черту!» Вот ведь хренов отморозок! Ему что суслика, что человека угробить – одно и то же. Человека небось даже приятней – мана увеличивается… Герой, блин!

Да. Удивительное дело, но вот в книжках, которые я обычно любил читать, герои никогда не терзались подобными проблемами. Простой студент, офисно-планктонный менеджер или инженер, попадая в иной мир, с ходу начинали крошить врагов направо и налево десятками, ничуточки не переживая по этому поводу.

А отрывки про душевные волнения героев после убийства я и сам считал фальшивой заумью и убогим морализаторством, норовя перелистать их быстрее, торопясь к новой сцене экшена. Мол, хочет автор показать, что и его Вася-рембо тоже человек с чуткой душой и нежным сердцем. Замочил полсотни человек, пролил пару слезинок, типа как отметился в списке гуманистов и хороших людей, значит, можно замочить еще сотню.

И как все просто получалось – врубается сэр Гуманист или витязь Добролюб в ряды врагов, катятся головы, отлетают обрубки рук и ног, а все остается чистенько и пристойненько. Максимум, после драки оботрет герой меч от крови, и все дела. А то, что враг перед смертью истекает кровью, обделывается, визжит от боли и ужаса, глядя на бьющий фонтаном крови обрубок или вывалившиеся из брюха кишки… Такого в книжках про героев не пишут. Не пишут про вонь от вывалившихся внутренностей и луж крови. Не пишут, как погано и тоскливо бывает на душе после совершенного убийства… А ведь то, что я сегодня сделал, было банальным убийством. Не битвой, не сражением, ведь никто из убитых даже не попытался защищаться. Да, наверное, они и не умели. Простые работяги, взятые, возможно, насильно, чтобы выполнять грязную работу, которой «благородные воины» брезгуют. Наверное, испытывай я к ним хотя бы какую-то ненависть или злобу, было бы легче. Но даже к верблюжьим всадникам я ничего такого не испытывал. Просто люди, стоящие у меня на дороге… Просто смахнул их с пути… Просто понадобилось то, что было у них… Все просто. Но тогда почему же на душе так погано?

Может, Лга’нхи прав? Забирая себе силу убитого врага, он совершает некое священнодействие. Подтверждает, что убил не зря и противник не сгинул бесследно, а оставил частицу себя в победителе? Не из прихоти и ради куража было совершено убийство, а ради эволюции человеческого рода. Ради права сильного жить и продолжить род, а слабого…

Да что за бред!!! Убивает он просто, и все. Потому что во всем мире для него «люди» – только мы трое, а весь остальной мир – охотничьи угодья и толпы конкурентов в них…

Утро застало нас в ущелье. Осакат знала эти места и уверенно шла по дороге. Мы за ней, все еще гоня перед собой стадо… Но вот она свернула на какую-то тропинку, отходящую под углом от главной тропы, и, пройдя по ней еще с километр, мы завернули за какую-то гору и наконец остановились возле ручейка. Это остановка стоила одной из овцекоз жизни, а нам позволила плотно позавтракать и поспать часика четыре.

Потом доели то, что осталось от завтрака, и двинулись дальше. Осакат уверяла, что до ее поселка отсюда день пути. Только вот радость от возвращения в родные пенаты на ее лице отсутствовала. И неудивительно, даже я увидал верблюжьи следы на тропе, ведущей к поселку. И предчувствия, как поется в одной арии, ее не обманули… Когда к следующему полудню мы перебрались через небольшой перевал и заглянули в долину, пред нами предстало зрелище разоренного и сожженного поселка…

Сначала я пытался удерживать девчонку и не позволить ей броситься к родной деревеньке. Думаю, вряд ли вид разоренного родового гнезда способствовал бы умиротворению и крепости духа… А мне меньше всего хотелось, ко всем моим бедам, еще и с зареванной соплячкой возиться… Но разве ее удержишь… в смысле, не применяя радикальных мер воздействия, вроде дубиной по голове и связывания? Так что пришлось бежать за ней. Не зря, можно сказать, сходил. После того что я увидел в поселке повозочников, в который наведался отряд верблюжатников, я как-то значительно меньше стал переживать из-за недавнего участия в убийстве троих из них… Внутренне, конечно, понимал, что все это лишь отговорки и попытки умаслить свою совесть… Что массовое убийство мужиков, баб и детей для этого мира норма. И тот же мой приятель Лга’нхи, напав на вражеское стойбище, там отнюдь не гуманитарную помощь раздавал. Но одно дело – отстраненная теория, и совсем другое – твои собственные глаза и чувства, и неловкие попытки утешить девчонку лет четырнадцати-пятнадцати, ревущую над уже начавшимися разлагаться трупами своей родни, валяющимися посреди пепелища. Когда такое видишь своими глазами да еще принимаешь сторону одной из жертв, – сердце как-то так само собой наполняется гневом, кулаки сжимаются и чужие разборки с верблюжатниками становятся для тебя личным делом. Наверное, так проще, чем придерживаться какой-то абстрактной справедливости. Проще встать на сторону одной из конфликтующих сторон, чем пытаться быть посредником или арбитром… На сердце сразу становится легко и просто. Мы хорошие, они плохие. Мы друзья. Они враги… Врага надо убить, и это хорошо. Хорошо, легко и просто.

– Я знаю! – рявкнула Осакат. – Нам надо идти в крепость… (Она, правда, сказала какой-то другое слово, что-то вроде «защищенное место», которое ни Лга’нхи, ни я не знали. Но по смыслу больше всего подходило «крепость».)

Мы тогда как раз сели обсудить свои дальнейшие планы, и я как единственный тут представитель русской интеллигенции не мог не задать сакраментального вопроса – «Что делать?».

– И где эта твоя крепость? – скептически спросил я ее. – И такая ли она «защищенная», чтобы сдержать Этих?

– Наша крепость неприступна, – опять рявкнула Осакат, глядя с ненавистью… на кого бы вы думаете? Ну, конечно же, на меня! Который последние сутки только и делал, что утирал ей слезки, уговаривал успокоиться и заверял, что все будет хорошо… – Там живет Царь Царей. Там много воинов и высокие стены. Враг никогда не сможет сокрушить ее!

Во. У них еще и Царь Царей, оказывается, есть… Там, правда, опять другие слова были, но смысл перевода, думаю, верный. Да и, в любом случае, крепость – это хорошо. Я, конечно, не ждал, что там будет нечто, соответствующее хотя бы московскому Кремлю (который, откровенно говоря, на фоне окружающих его больших зданий, тоже никогда не казался мне серьезным оборонительным сооружением…). Но ведь это же горы. Тут достаточно оборудовать площадку на вершине крутой горы, натаскать туда запас харчей и побольше каменюг для бросания сверху вниз, и хрен уже кто сможет захватить ее, не положив под стенами войско, раза в три-четыре превышающее численность обороняющегося гарнизона.

Тут, правда, все приходится делить на пять, а то и на десять… В смысле, по сравнению с моими представлениями о том, как должно быть. Например, сожженная деревенька Осакат, которая, по ее словам, была «большим и богатым селищем», состояла всего из полутора десятков жилых домов и такого же количества амбаров и всяких прочих подсобных помещений. И жило тут, наверное, полсотни-сотня человек. И это она называла большим селищем. Так что заранее стоит подготовиться к тому, что «крепость» окажется всего лишь поселком чуть большего размера, обнесенного плетнем или невысокой каменной стеночкой… Но идти-то все равно куда-то надо… Почему бы и не в крепость, благо Осакат утверждала, что знает, как пройти туда напрямик, минуя «главную дорогу».