всякий раз кажется опять-таки лишь произвольными определениями – вероятно, результатом «наитий», приходящих в голову, которые ничего не могут противопоставить силе и власти «действительной» человекости, которая сейчас начинает утверждать себя во «власти» планеты, и она каждодневно со всей настойчивостью возвещает свою действительную сущность. Разумеется, – но откуда становится и чем обосновыватся то, что «действительное» – это тоже существенное и даже скрыто несет в себе сущность бытия? Это остается ничать не под меньшим вопросом, чем предшествующие результаты «наитий». Но если одно стоящее под вопросом противостоит другому стоящему под вопросом, то как и кто должен делать выбор и принимать решения? Или перед любым выбором надлежит узнать, что здесь существует такое стоящее под вопросом, в каковом стоящем под вопросом суще-бытующее в целом и его притязания на «истину» и определение сущности самости человека одинаково сомнительны и достойны вопрошания? А почему одинаково сомнительны и заслуживают вопрошания? Например, потому что и то, и другое в Сокрытом еще вынуждены взаимо-принадлежать существенно друг к другу и потому, что эта принадлежность есть указание-намек на существенность сомнительного, достойного вопрошания – самого пра-бытия? Так, что мы нигде и никогда не сможем обойти пра-бытие стороной – разве что мы утонем в забвении бытия, каковое забвение, пожалуй, конечно, должно принимать во внимание действия и позиции, которые, по всей видимости, правда, сопрягаются с призывами к эффективному-действенному как действительности действительного, но, на самом деле, все пра-бытие мыслится – постольку, поскольку мыслится «действительность».

Не то, что такое забвение бытия снова и снова наносит пощечины самому себе и «противоречит» самому себе, но «противоречие», если следовать обыденным представлениям, не может быть терпимым «по правилам логики» – и это здесь мешает. Но кто же обоснует такую роль «логики» и «логического» как мерила? (Скорее всего, тут все ограничится ссылкой на действительное как разумное, то есть соответствующее пользе как цели.)

Мешает здесь не «противоречие»; ему не позволяют мешать и сбивать себя с толка. Но статься, что оно – между делом – произведет в полной мере такое разрушение, которое приведет к запустению – причем так, что оно менее всего будет бросаться в глаза именно там, где забвение бытия угрожает стать полным. Погружение в забвение бытия есть способствование запустению-запустывываню, в силу чего человек позволяет уйти в песок той основе, на которой единственно могла бы стоять его власть над суще-бытующим: настоятельное вникание в истину бытия.

Человек есть тот, от кого – чтобы помыслить его в его сущности – следует отмыслить прочь мышление – но куда отмыслить? Однако этот вопрос: куда? тоже относится к от-мысливанию, принадлежит ему, он не повергает в растерянность и не лишает основы, но подтверждает и утверждает самого человека как вопрошателя, в качестве какового он только и может быть достаточно силен, чтобы сказать «Да» и «Нет», делая свой выбор, который, прежде всего, управляет согласиями и присоединениями к нему.

Только как вопрошающий, который задает именно этот вопрос, он может быть истинным стражем-хранителем истины самого бытия, которое даруется ему и только ему даруется как вопрошателю – в качестве того, что более всего стоит под вопросом и наиболее заслуживает вопрошания. И это наиболее сомнительное и заслуживающее вопрошания есть без-дно-основная основа всего и всяческого «созидания»-творения, сущность которой нам следует мыслить более изначально – не как создание структур-образов, а как основополагание мест и путей Вот-Тут-бытия, посредством В-Между-Тем которого борьба встречного противничания-ответствования и спора вы-барывает себе «мгновение». (См. Истина – Просвет – «Мгновение».)

IX. Антропоморфизм[57]

61. Антропоморфизм[58]

Антропоморфизм – это высказанное вслух или невысказанное вслух, признанное или принятое без осознания убеждение, что суще-бытующее в целом есть то, что оно есть, и то, как оно есть, в силу и сообразно тому представлению, которое протекает как жизненный процесс среди прочих жизненных процессов в человеке, то есть в наделенном разумом животном. Суще-бытующее – то, что называют так и знают под этим названием – есть содеянное человеком, есть плод человеческой деятельности. Антропоморфизм менее выступает как готовое учение, которое нуждается в обоснованном изложении-представлении. Он тотчас же обеспечивает согласие с собой и свое признание в качестве «веры», озаряющей еще до того, как появится что-то, что можно изучить – веры, которая распространяется на основе мнения и подкрепляется мнением: чем бы ни был по сути своей человек, оно вообще не могло бы поставлено как-либо под вопрос как предмет. Антропоморфизм в любое время и для всякого может быть проясняюще-просветляюще сведен к своему первому и последнему тезису: все, что было пред-ставленно, было сказано и прояснено в вопрошании – все это «человечно», «присуще человеку». И все же самое существенное в нем – это не очеловечивание суще-бытующего, а дающее о себе знать самым разнообразнейшим образом сопротивление любой возможности изменения сущности человека. По этой причине он также охотно берет на себя функцию обеспечения увертки от всякого требования решающего и решительного вопрошания.

Неуязвимость антропоморфизма в обманчивой кажимости его видимости основывается на том, что и попытки защититься от него он тоже переводит в сообразную ему плоскость и направляет на сообразный ему путь – до тех пор, пока постижение смысла не дойдет до существенно более изначального полагания основы. Условия для этого, однако, заключаются в открытии того, что очеловечивание суще-бытующего – независимо от того, признается оно или отрицается, – проистекает из очеловечивания бытия. Это должно здесь означать следующее: вопрос об истине бытия остается неведомым и незаданным. Отношение человека к бытию следует считать пред-решенным – посредством прояснения человеческого (очеловеченного) отношения человека к суще-бытующему. Подлинная опора антропоморфизма поэтому теперь – метафизика как таковая. Она, к тому же, обеспечивает пространство для его утверждения и его отпору. Это может объясняться выродившейся чуть ли не до полной неплодотворности контригрой «субъективизма» и «объективизма» в метафизике Нового времени. «Субъективизм» при этом вынужден пониматься, разумеется, в полноте его сущности – и, то есть, метафизически. Он есть присовокупление человека (будь – то как «я» или как «мы», как «отдельного индивида» или как «сообщество», как «духа» или как тела, как чисто только живого существа или как «народа») в смысле субъ-ектива, то есть такого суще-бытующего, исходя из которого и в расчете на которое «объясняется» все суще-бытующее в своей суще-бытности. «Объективизм», опять-таки взятый метафизически, с необходимостью оказывается оборотной стороной субъективизма – как только он становится в своей сущности полностью непрозрачным и само собой разумеющимся. Человек, т. е. субъект, забытый в качестве такового, принадлежит к целостности суще-бытующего в смысле «объективного» – и