— Зачем же, по-вашему, вору, если, конечно, это был книжный вор, понадобилось разгуливать с сиренью по двору магазина? — спросил я у приказчика, вполне осознавая, что ответ может задать нашему разговору совершенно нежелательную дирекцию.

— А по-моему, никто и не разгуливал-с, — ответил Петр Тихонович, глядя на меня непонятным взором. — Если уж по-моему, так цветок принадлежал вовсе не умершему господину, а какой-нибудь даме.

«Вот она, та самая нежелательная дирекция, — подумал я. — И ведет она прямо в сторону Аленушки!»

— Загадка, конечно же, почему он возле нашего склада оказался, этот сиреневый цвет, — продолжал приказчик, — но ребус сей пусть уж кто-нибудь другой догадывает, мое дело тут сторона.

— Так-так-так… — Владимир покивал под такт своей излюбленной присказки. — А скажите, Петр Тихонович, почему все же двери в склад и из склада оказались незапертыми? Вы ведь, я полагаю, имеете какие-нибудь подозрения на сей счет?

Приказчик вновь бросил на меня странный взгляд — и вроде как сердобольный, и в то же время словно бы злорадный.

— Не знаю, уместно ли будет говорить, — сказал он, со значением поджимая губы. — Право, боюсь, господа, что вам мои подозрения покажутся неприятными.

— А вы не бойтесь, — равнодушным голосом посоветовал Владимир. — Нам важно узнать об этом происшествии все, что только возможно. И об иных происшествиях, если таковые были. А уж приятны ваши суждения или неприятны — о том мы будем судить после.

— Ну что же, извольте-с, — Петр Тихонович произнес это решительно, словно отбросив сомнения. — В тот вечер — я это прекрасно помню — я ушел ранее обычного. А оставалась в магазине позже всех госпожа Пересветова. И именно Елена Николаевна должна была запереть склад, прежде чем уйти домой. Тут, видите ли, такое дело: поначалу запирается черная дверь, потом внутренняя дверь между залой и складом. После того ваш покорный, или кто другой, который уходит последним, опускает шторы, гасит лампы, если они зажжены, выходит через парадную дверь, навешивает на нее замок, затем закрывает и запирает ставни. Это порядок, который знают все. И Елена Николаевна, таким вот образом, должна была сделать то же самое. Непременно-с. У нее своя связка ключей имелась. Однако же, как мне довелось сообщить вам ранее, утром я пришел — а черная дверь в склад не замкнута. И внутренняя дверь тоже. И потом еще этот сиреневый цвет, только он позднее обнаружился… Вот и выходит, что обе двери оказались незапертыми по недосмотру, уж простите великодушно, — тут приказчик повернулся ко мне, — вашей, так сказать, дочери.

Я промолчал, хотя за это неожиданное обвинение в адрес исчезнувшей Аленушки мне хотелось, попросту говоря, размазать Петеньке тесто по физиономии.

— Вы уж выражайтесь яснее, Петр Тихонович, — сухо произнес Владимир. — Вы ведь Елену Николаевну, похоже, не в недосмотре подозреваете? Вы, как я понимаю, готовы обвинить ее в сознательном умысле. Правда, неясно — для чего же ей было умышленно не запирать склад? Да еще оставлять у черной двери сирень?

— Этого я не знаю. А только вскорости после означенного события госпожа Пересветова уволилась. Хотя ни разу до того не выказывала желания оставить место службы! — заявил с едкостью приказчик.

Тут я вмешался. С трудом сдерживаясь, я сказал:

— А с чего бы она должна была делиться с вами своими планами? Вас ведь, похоже… — Я хотел сказать: «Вас ведь, похоже, она вряд ли могла считать другом! И не зря!» — но Владимир вовремя остановил меня, осторожно взяв под руку. Я тотчас замолчал.

Мой молодой спутник поблагодарил приказчика и быстро увлек меня в магазин. Мы прошли сквозь склад и снова оказались в зале.

— Николай Афанасьевич, — сказал Владимир укоризненно тихим голосом, — эдак мы ничего путного не узнаем и Аленушке никак не поможем. Поймите: мы сейчас много неприятного можем услышать — субъекты-то нам будут встречаться разные. Надобно сдерживать свои порывы. В противном случае я буду вынужден всех опрашивать сам, в ваше отсутствие.

Выговорил он это по моему адресу так, словно не мне, а ему от роду много за пятьдесят, я же представал перед ним молодым и неопытным юношей, едва-едва с гимназической скамьи. Стыдно мне стало.

— Вы правы, Володя, — сказал я, понурившись. — Обещаю впредь помалкивать. Но только уж позвольте и дальше быть вашим помощником.

Ульянов улыбнулся.

— Ладно вам, Николай Афанасьевич, и вам никнуть не к лицу, и меня величать не надобно. Будем, как и прежде, вести поиски вместе. Сегодня мы узнали немало. Да что там немало — много мы узнали. Даже слишком много. Теперь надо постараться во всем этом не запутаться. Как, по-вашему, не пора ли нам направиться домой?

День был трудный и длинный, и я уже испытывал немалую усталость. Как хорошо было бы сейчас оказаться в уютной квартире, усесться в кресло, вытянуть ноги и, попивая рябиновку, предаться тихой отвлеченной беседе. И все же некая мелкая неявная мысль занозой сидела в мозгу, какая-то упущенная забота мешала утвердительно ответить на вопрос Владимира.

Я напряг память, поискал глазами по сторонам, обводя взором бесчисленные корешки и переплеты книг, и — вспомнил. Вспомнил так, что едва не хлопнул себя по лбу.

— Володя! — вскричал я. — Про список опечатокто я и забыл! Мы же в магазине, где непременно должна быть та самая книга! Доставайте побыстрее ту страничку, я уверен, мы быстро найдем издание, откуда она была вырезана.

Ульянов наморщил лоб, словно укоряя себя самого в забывчивости — или же укоряя меня в излишней памятливости, — полез во внутренний карман пиджака и в очередной раз произвел на свет уже изрядно помятый листок со списком опечаток.

— Так-так, — произнес он по обыкновению, — тактак… Высота книги три вершка, ширина чуть больше двух. — Владимир пригляделся к строчкам. — Цицеро? Похоже, что цицеро. В начертаниях букв я не разбираюсь, и что это за шрифт — Кэслон, Таймс, или Баскервилль — ни за какие коврижки вам не скажу. Значит, нужно искать книгу похожего размера и иметь в виду, что это, скорее всего, роман, и в нем не менее четырехсот сорока восьми страниц. Задача нелегкая, но, кажется, выполнимая.

Следующие полчаса мы провели, рассматривая книги в шкафах и на этажерках, обращая внимание только на трехвершковые. Увы, никаких плодов это занятие не принесло. Книг в магазине было множество, изданий требуемого размера и типа тоже оказалось немало, однако ни в одном из них — ни в начале, ни в конце книги — искомого списка опечаток не обнаружилось.

— Зря мы с вами это затеяли, Николай Афанасьевич, — наконец сказал Владимир со вздохом, когда наши пальцы уже, казалось, онемели от перелистывания сотен страниц. — Не с того начали.

— А с чего же, Володя, нам следовало начинать? — удивился я.

— О! «С чего начать?» — это главный вопрос любого расследования. А ответ на него можно было бы обозначить как второе правило сыщика-любителя: «Не знаешь сам — обратись к специалисту».

И он, к моему неодобрению, опять направился в сторону конторки, за которой вновь стоял невыносимый мною теперь Петр Тихонович.