— Право, сударыня, не могу вам сказать, — ответил я, все более теряясь. Еще во время ее речи я услышал явственное «хлоп!» и по этому хорошо знакомому звуку понял, что кто-то открывает бутылку вина, — и вошел Понто в широчайшем белом галстуке и довольно потертом черном костюме.

— Милый, мы говорим о нашем кузене, — обратилась майорша Понто к супругу. — Бедный лорд Трамтамтам. Его смерть заставила надеть траур первые фамилии Англии. Вы не знаете, оставляет леди Трамтамтам за собой дом на Хилл-стрит или нет?

Я не знал, но на всякий случай сказал, что, кажется, да, и, взглянув на столик перед диваном, увидел неизбежную, отвратительную, нелепую, идиотскую, мерзкую «Книгу пэров», переложенную закладками и открытую на статье «Снобингтон».

— Обед подан, — возвестил Страйпс, распахивая дверь, и я подставил руку майорше Понто.

Я не собираюсь строго критиковать обед, за который мы уселись. Обеденный стол для меня священен, но одно я все-таки должен сказать: я предпочитаю херес марсале, когда он есть, а то «хлоп!», которое я слышал перед обедом, несомненно, произвела бутылка марсалы. Да и марсала была неважная, однако майорша Понто, видно, не очень разбиралась в винах, потому во все время обеда называла ее амонтильядо и выпила всего полрюмки, предоставив остальное майору с гостем.

Страйпс прислуживал в ливрее семейства Понто, чуть поношенной, но чрезвычайно пышной: с массой великолепных полушерстяных шнуров и ливрейных пуговиц очень крупного размера. Руки у честного парня были, как я заметил, очень большие и черные, и тонкий запах конюшни веял по комнате, когда он расхаживал взад и вперед, подавая то одно, то другое. Я бы предпочел опрятную горничную, но, быть может, лондонцы слишком чувствительны к такого рода вещам, да и верный Джон, что и говорить, выглядит благороднее.

К обеду подавали суп а-ля тортю из свиной головы, жареную свинину и свиные отбивные котлеты, и я позволил себе сделать вывод, что незадолго до моего приезда один из черных йоркширов Понто был принесен в жертву. Обед был хороший, сытный, только в нем, разумеется, чувствовалось некоторое однообразие. Точно то же наблюдалось и на следующий день.

Во время обеда миссис Понто расспрашивала меня насчет аристократов, моих знатных родственников:

— Когда начнет выезжать леди Ангелина Скеггс? И все так же ли красит волосы графиня, ее мамаша, в эту странную фиолетовую краску? (Что было сказано очень лукаво и со смешком.) Правда ли, что милорд Гатлбери держит, кроме шефа-француза, еще и повара-англичанина для жарких и итальянца-кондитера для десерта? Кто бывает на концертах у леди Клапперкло? Приятно ли бывать на четвергах у сэра Джона Шампиньона? Правда ли, что когда леди Карабас понадобилось заложить ее брильянты, то они оказались фальшивыми, и что маркиз Карабас успел заблаговременно распорядиться ими? Как это вышло, что Снаффин, известный табачный торговец, не женился на их второй дочери, хотя об этом уже были разговоры, и правда ли, что какая-то мулатка явилась из Гаваны и воспрепятствовала этому браку?

— Честное слово, сударыня, — начал было я, собираясь сказать, что ровно ничего не знаю обо всех делах, так интересующих, по-видимому, миссис Понто, но тут майор прервал меня, толкнув под столом своей большой, ногой:

— Ну-ну, милый мой Сноб, вы же знаете, мы все тут умеем хранить секреты. Нам известно, что вы человек общества и бываете в свете: мы видели ваше имя в списке гостей на вечерах у леди Клапперкло и на завтраках у Шампиньона; что же касается лорда Трамтамтама, то как родственник…

— Да, конечно, я обедаю у них два раза в неделю, — ответил я и тут же вспомнил, что мой кузен, Хамфри Сноб, адвокат из Темпла, — большой любитель светского общества и что я несколько раз видел его имя в «Морнинг пост» в конце списка чьих-то гостей. И потому, как ни совестно признаться, я подхватил намек и сообщил миссис Понто много таких сведений о первых фамилиях Англии, которым подивились бы сами эти вельможи. Я описал ей весьма точно трех первых красавиц, царивших в прошлом сезоне на балах у Олмэка; рассказал по секрету, что его светлость герцог В. собирается жениться на другой день после того, как ему поставят памятник; что его светлость герцог Д., со своей стороны, готовится повести к алтарю дочь эрцгерцога Стефана; словом, беседовал с ней точь-в-точь в стиле последнего романа миссис Гор из жизни большого света.

Майорша была совершенно очарована таким блистательным разговором. Она щеголяла французскими словечками, то и дело вставляя их в разговор, совершенно так, как это делают в романах, и, милостиво послав мне воздушный поцелуй и сообщив, что скоро будет кофей и «эн пё де музик о салон», удалилась из столовой поступью пожилой феи.

— Откупорить вам бутылку портвейна, а не то вы, может быть, пьете голландскую водку с водой? — спросил Понто, сочувственно глядя на меня. Это было совсем не то, чего я мог ожидать, судя по его поведению в курительной комнате нашего клуба, где он хвастается своими лошадьми и своим погребом и где, хлопая меня по плечу, он говорил, бывало: «Приезжайте к нам в Мангельвурцельшир, любезный Сноб, я вас там угощу такой охотой и таким кларетом, каких вы не найдете нигде в графстве».

— Что ж, — ответил я, — голландская водка мне нравится гораздо больше, чем портвейн, а джин я люблю еще больше.

Это пришлось очень кстати. Он налил мне джина, а Страйпс принес кипяток на роскошном подносе накладного серебра.

Звуки арфы и фортепиано вскоре донесли нам о том, что началось «эн пё де музик», а запах конюшни, влетевший в столовую вместе со Страйпсом, приглашал нас на кофе и маленький концерт. Майорша с обаятельной улыбкой указала мне на софу, где освободила для меня место рядом с собой и откуда нам открывался прекрасный вид на спины молодых девиц, исполнявших музыкальную пьесу. Это были очень широкие спины, в строгом согласии с нынешней модой, ибо кринолин или его замена стоят недорого, и молодежь в провинции может позволить себе следить за модой при самых ничтожных затратах. Мисс Эмили Понто за фортепиано и ее сестрица Мария за арфой, инструментом, уже пережившим свою славу, были в голубых платьях, казалось, состоявших из одних оборок и пышных, словно воздушный шар мистера Грина[129], наполненный газом.

— У Эмили блестящее туше — а какая верная рука у Марии! — добродушно похвалила миссис Понто исполнение своих дочерей и слегка помахала рукой, словно давая понять, что немало гордится красотой этой самой руки. Я заметил, что на ней было не менее девяти браслетов и запястий из цепочек с замочками, миниатюрный портрет майора и бронзовые змейки с огненными рубиновыми и нежными бирюзовыми глазами, обвивавшие ее руку чуть ли не до локтя.

— Вы помните эти польки? Их играли у герцога Девонширского двадцать третьего июня, в день большого празднества.