О своём подозрении, что пленный выдаёт себя не за того, Павел сообщил следователю. Он говорил по-русски, но увидел, что в глазах пленного, присутствовавшего при их разговоре, появился страх. Тот явно понимал русский язык, хотя в краткой анкете было написано — русским языком не владеет.

— Да? — удивился следователь. — Значит, скрывает что-то.

В дальнейшем при проверке оказалось, что пленный — вовсе не немец. Он воспользовался солдатской книжкой убитого. Служил в эстонском карательном батальоне, бесчинствовавшем на территории Белоруссии. Каратели, предатели и эсэсовцы расстреливались, пленные же немцы отправлялись в лагеря для военнопленных — на работы.

Во втором случае пленный говорил по-немецки чисто, но несколько раз оговорился. Вместо «гауптман» (капитан вермахта) сказал «гауптштурмфюрер». Когда он оговорился в первый раз, Павел насторожился. Пленный повторил свою оговорку. И как он ни старался скрыть, звания называл не армейские, а партийные, принятые в частях СС — так называемых ваффен-СС, или вооружённых отрядов нацистской партии. В армии эсэсманов не любили за их фанатизм и неоправданную жестокость в обращении с мирными жителями, за кичливость и высокомерие по отношению к военнослужащим вермахта, за усиленные пайки и лучшее снабжение техникой.

Павел сразу сказал о своём подозрении.

Немец был в армейской форме — не чёрной с черепом на петлицах. Следователь немедленно приказал ему раздеться. Под левой подмышкой эсэсманы имели татуировку — группу и резус крови. Такая наколка была у пленного, и немца расстреляли.

— Откуда ты такие мелочи знаешь? — удивился следователь.

— Языком хорошо владею, — соврал Павел.

Он уже знал, что всей правды о себе НКВД или органам СМЕРШа рассказывать нельзя — себе дороже выйдет, и потому каждое слово взвешивал.

Потом на фронте наступило кратковременное затишье. Войска выдохлись, тылы с продовольствием, боеприпасами и топливом безбожно отставали. К тому же погода подвела — низкая облачность мешала действиям авиации, после дождей в грязи увязала техника. Только гусеничная техника и полноприводные машины — вроде «Студебеккеров» или «Доджей» — ещё как-то могли продвигаться.

Вот в такой хмурый день за Павлом пришли. Как всегда, ничего не объясняя, приказали:

— Одевайся, шинель возьми.

Павел быстро собрался. Кроме одежды личных вещей у него не было — только бритва, которую он не забыл сунуть в карман.

Его усадили в «Виллис». Рядом, на заднем сиденье, устроился майор.

Ехали долго — часа четыре. Поскольку часы у него отобрали, время Павел мог определить приблизительно.

Его привезли в какую-то воинскую часть и передали с рук на руки старшему лейтенанту. Среднего роста, кучерявый брюнет, сильно грассирующий, оказался евреем. Шинель сидела на нём мешковато, пояс висел, фуражка смотрела набекрень. Человек явно штатский, к военной форме он не привык, не чувствовалось в нём воинской косточки.

— Здравствуйте, — обратился он к Павлу. — Вы прибыли во взвод пропаганды. Я — командир взвода, старший лейтенант Гринбаум Моисей Израилевич.

Как только он назвал своё имя, Павел сразу же подумал о Моисее, сорок лет водившем евреев по пустыне.

— А вы, я смотрю, по документам русский?

— Так точно.

— Позвольте полюбопытствовать, откуда немецкий язык в совершенстве знаете?

Старлей говорил, картавя, почти проглатывал букву «Р», и без привычки слушать его было непросто.

— Жил в Немецкой республике Поволжья, — коротко доложил Павел.

— А, понятно, можете не объяснять. — И сразу перешёл на немецкий, явно желая испытать Павла.

— Репрессированы?

— Можно и так сказать. Я в плену был.

— Ай-яй-яй! Нехорошо. Но жив остался, а меня бы немцы расстреляли — за национальность.

В армию евреев призывали только в тыловые части — именно по этой причине.

— Вы знаете, чем занимается взвод? — продолжил разговор старлей.

— Совершенно не в курсе.

— О! Мы распропагандируем немцев, оболваненных нацистской идеологией.

У Павла от удивления глаза на лоб полезли. Что-то он не видел среди немцев оболваненных. А из фанатиков фашизма — только эсэсманов. Однако их распропагандировать вряд ли удастся, встречался он с ними.

— Ну как же! Мы разбрасываем над немецкими позициями листовки с самолётов, естественно — на немецком языке, забрасываем с помощью агитационных мин. А ещё — на передовую выезжают наши громкоговорящие установки. Мы вещаем на немцев, говорим о гибельности курса Гитлера и его клики, о необходимости перехода немцев на нашу сторону.

Командир взвода говорил избитыми газетно-партийными штампами. Неужели он всерьёз верит в эффективность своей работы?

Павел с недоверием поглядел на старлея, но мнение своё не высказал, оставил при себе.

— Весь личный состав взвода отлично говорит по-немецки. Вот у вас померанский акцент, а есть бойцы, говорящие с берлинским акцентом. Во взводе служат переводчики после института иностранных языков и даже есть несколько немцев из антифашистского комитета.

Павел о таком слышал впервые.

— Знающих язык на хорошем разговорном уровне мало, тем более что взвод несёт потери. Фронт, понимаете ли, — старлей извиняюще развёл руками. — Потому мы и отбираем людей со знанием языка. Так вы попали к нам. Завтра поедете на задание, посмотрите — как и что надо делать. С вами будет опытный товарищ. Пойдёмте, я покажу, где взвод, познакомлю с сослуживцами.

Взвод располагался в отдельной избе и численностью едва ли превышал обычное пехотное отделение. Павлу понравилось, как его приняли — накормили досыта и отвели койку.

Половина военнослужащих взвода была в красноармейской форме, но без погон — как Павел. И оружия они не имели — в отличие от тех, кто носил погоны. Как позже узнал Павел, это были два водителя и два радиста.

Утром, после подъёма и завтрака Павел с тремя сотрудниками выехал на передовую. Машина — полуторка ГАЗ-АА имела крытый железный кузов, называемый кунгом. На крыше машины стояли два огромных громкоговорителя. В кунге же стояла усилительная аппаратура.

Добравшись до места, провожаемый злыми взглядами пехотинцев, водитель укрыл машину в лесочке метров за сто от передовых траншей.

— Чего они на нас так смотрят? — удивился Павел.

— По установке немцы часто открывают артиллерийский или миномётный огонь, и пехоте сильно достается. Потому и не любят нас, — философски заметил Сергей, старший спецмашины. — Мы иногда машину подальше от передовой ставим, а динамики выносим прямо за передовые траншеи. Машина-то цела остаётся, а динамики вдрызг разбивает. По звуку немцы стреляют. Да сейчас сам увидишь.

Рукоятками изнутри рупоры громкоговорителей развернули в сторону немцев. Сергей прокашлялся, прочищая горло. Двигатель машины работал на холостом ходу, от усиленного генератора запитывалась аппаратура.