и Хейвуд – крупный, величавый, слепой на один глаз (из-за несчастного случая в детстве). Одет он был в русскую крестьянскую рубаху и глядел хмуро[301].

Работа в колонии началась под формальным руководством Джека Бейера – индейца-семинола, художника-оформителя и уоббли, который, как и Хейвуд, был арестован в США по обвинению в преступном синдикализме, но успел бежать в Советский Союз. Опыт уже показал, что из уоббли получаются пламенные радикалы и хорошие вербовщики, но плохие руководители. Что еще хуже, вербовщики на раннем этапе пренебрегли очевидной истиной, что колонии требуются не политические агитаторы, а квалифицированные рабочие. Важные вопросы решались в колонии при помощи массовых собраний, на которых колонисты до ночи спорили о том, как и что нужно делать; потом, устав от споров, они возвращались к работе, и каждый делал все так, как сам считал правильным[302].

В результате об успехах и речи не шло. Допускалось много ошибок, а усугубляли дело конфликты колонистов с местными жителями и вероятный саботаж со стороны последних. К тому времени, когда прибыла четвертая партия колонистов, большинство некогда очарованных энтузиастов успели вконец разочароваться. В первых выпусках Kuzbas Bulletin печаталось множество писем и статей, прославлявших «радости» работы в колонии, где «напор Пролетарской Энергии» со временем «создаст Новую Промышленность»[303]. Теперь от прежнего оптимизма и следа не осталось.

Под началом Рутгерса стиль руководства поменялся: рабочий контроль был практически упразднен, и около двадцати недовольных колонистов уже готовились уезжать. Из-за острой нехватки жилья рабочие жили по шесть-семь человек в комнате, или, хуже того, в товарных и пассажирских вагонах, в затрепанных палатках. Каждой новой волне пионеров приходилось конкурировать за жилплощадь с русскими: до того, как в эту предположительно дикую (промышленную) целину приехали американские поселенцы, в городе Кемерово уже жило около десяти тысяч человек. Многие из местных русских враждебно относились и к большевикам, и к иммигрантам, в которых видели угрозу для своих домов и своих рабочих мест[304].

Еще большей проблемой, чем нехватка жилья, были отвратительные санитарные условия. Хейвуд сообщал, что «окрестности города почти сплошь загажены», и отмечал, что «в домах в огромном количестве водятся паразиты всех мастей». Помимо вездесущих комаров, почти каждая кухня кишела мухами и тараканами. Произошла вспышка тифа, а четырехлетняя американская девочка умерла от дизентерии[305].

И все равно Рут была в восторге. Они с Фрэнком взвалили свой багаж, одеяла и матрас на телегу, и лошадь повезла их к временному дому, где им предстояло жить вместе с новым главным инженером колонии Альфредом Пирсоном и его семьей. Почти три недели Пирсоны и Кеннеллы делили не только комнату, но и кровать – дожидаясь, когда же приедет постель Пирсонов. Рутгерс шутил, что они «в точности как те коммунисты, о которых пишут в американской прессе!»[306]

Телега, то и дело подскакивая, катилась по ухабистой грунтовке.

Местные босоногие девчонки улыбались нам [писала Рут], когда мы с грохотом проезжали мимо бревенчатых изб с решетчатыми окнами. В палисадниках важно расхаживали гуси, а перед нашей повозкой сновали свиньи.

Они направлялись в Каменный дом, или Дом приезжих – самое большое и самое современное здание в городе: с расписанными по трафарету стенами, высокими потолками и электричеством. Когда-то там жил русский управляющий рудником, но теперь дом был запущен, зарос грязью, и в нем обитало «на удивление много русских», которых Хейвуд поленился выселить. С приездом Рутгерса этих русских стали потихоньку оттуда выживать, чтобы высвободить место для прибывающих американских специалистов, из-за этого местное сообщество, и без того недружное, начали раздирать ссоры. Стоявший на крутом берегу Каменный дом, где поселилось большинство специалистов и управляющих, прозвали Паразит-горой[307].

Рут на время оставила свою мечту – создать в колонии библиотеку – и поступила на работу в контору. Она помогала Альфреду Пирсону и учила детей в школе при колонии, а Фрэнк стал школьным инспектором и одновременно бухгалтером колонии. Хотя ожидалось, что в колонии будет царить «полнейшее социальное равенство», Рут очень скоро обнаружила, что народ недолюбливает конторских служащих и в особенности обитателей Каменного дома. Вскоре промышленные рабочие проголосовали за то, чтобы «канцелярские крысы» работали не по восемь, а по девять часов. Общего презрения к белым воротничкам никто почти не скрывал[308].

Мелкие склоки внутри самого Каменного дома (по большей части они происходили из-за попыток миссис Пирсон превратить сибирский шахтерский город в Гофер-Прери[309]) высвечивали гендерные, классовые, этнические и идеологические расхождения во взглядах между колонистами. Миссис Пирсон постоянно воевала с женой конторского управляющего Саймона Хана: не пускала ее в столовую Каменного дома, а потом даже на кухню, так что той приходилось готовить еду для своей семьи на печке прямо в комнате Ханов. Рут раздражали постоянные препирательства между миссис Пирсон, типичной белой англосаксонской протестанткой, и еврейкой миссис Хан, но еще больше ее бесило то, что миссис Пирсон ожидала, что Рут будет «вести домашнее хозяйство, что традиционно ожидалось от представительниц женского пола». Одно дело было рассчитывать, что безработные жены будут выполнять свою долю общей домашней работы, – хотя и эти обязанности служили постоянным источником ожесточенных распрей между колонистками. Но Рут ведь приехала сюда не как жена, а как работница. «Неужели я покинула свой уютный дом и сына ради того, чтобы угодить в это средневековье? Ну уж нет! – Прежде всего я надеялась, что хотя бы здесь сброшу бремя домашних хлопот и обрету абсолютное равноправие с мужчинами». Хотя значительная часть женщин приехала в колонию именно в качестве жен или «иждивенок», довольно многие, как и Кеннелл, приехали как специалистки: например, женщинами были стоматолог и терапевт, а также школьные учителя и заведующий потребительской лавкой. Другие работали полный рабочий день в столовой, больнице и в конторах[310].

К концу того лета плотники достроили очень скромный, зато функциональный Общинный дом – с «рядами комнат, грубыми сосновыми перегородками, длинными унылыми коридорами и большой голой столовой с покрытыми клеенками столами и деревянными скамейками». Его появление несколько ослабило остроту жилищного кризиса, но склоки из-за жилплощади все равно продолжались[311]. Рут и Фрэнк стали завтракать и обедать в общей столовой, потому что миссис Пирсон сделалась совершенно невыносимой, хотя Кеннеллы уже перестали делить с ней и ее мужем комнату – и кровать.

Тут Рут ощутила, что весь здешний уклад – это и есть настоящий коммунизм. Описывая бытовые подробности жизни в колонии, Рут отмечала, что, хоть по беленым стенам столовой и ползали тараканы – и не просто ползали, а «могли в любую минуту спикировать прямо в тарелку», – система коммунального быта в целом работала успешно:

Еды у нас вдоволь, все очень вкусное, хотя, пожалуй, многовато слишком клейких блюд; со временем привыкаешь даже к черному хлебу – кислому, влажноватому, быстро плесневеющему… Свежие овощи и мясо, яйца, молоко, мед – этого всего у нас предостаточно, а вот сахар, белая мука и мыло есть только в наших привозных припасах, больше нигде их не достать. Тем, кто предпочитает готовить самостоятельно, выдается паек на десять дней вперед. Мыло и табак распределяются раз в месяц. Все члены колонии, кроме детей и кормящих матерей, должны выполнять какую-нибудь полезную работу. Взамен работники получают еду, крышу над головой и кое-какую зимнюю одежду – например, меховые шапки, перчатки и валенки. Каждый работник сдает в коммунальную прачечную по десять своих вещей в неделю. Обувь отдают в сапожную починочную. В нашей колонии «Кузбасс» мы отлично обходимся без денег[312].

Это «отлично» было, конечно же, преувеличением. Еще до того, как управление колонией передали в руки американцев, одна только задача «накормить, обеспечить жильем и налаженным бытом четыреста мужчин, женщин и детей, решивших жить полностью общинной жизнью, совершенно без денег, оказалась сложной»[313]. На Рут возложили всю конторскую работу, связанную с протоколированием повседневной жизни колонии, и потому она была посвящена во все подробности разнообразных склок и дрязг – не только между уоббли и коммунистами, или русскими и американцами, но и