class="p1">Я как будто перенеслась в мир грез, сотканный из желаний, которые, как мне казалось, никогда не сбудутся. Все обязанности, которые навязало мне общество и от которых я так давно мечтала избавиться, – дом, семья, хозяйственные заботы, женское приниженное положение, – отпали одна за другой, и я оказалась совершенно свободна, одна в Новейшем мире. Я обрела экономическую независимость и стала полезным членом общественной группы, цели которой меня всецело устраивали[333].

На самом деле Рут не чувствовала себя полностью свободной. Она прекрасно видела косые взгляды миссис Пирсон и понимала, что отношения с Сэмом нужно держать в тайне от других колонистов, которые знали ее как жену Фрэнка. Кроме того, Рут сковывало и внутреннее чувство нравственного долга, и она не решалась – по крайней мере, первое время – целиком отдаться Сэму. Все осложнялось еще и тем, что уже через несколько недель после отъезда Фрэнка Рут услышала, что теперь она, как одинокая женщина, должна освободить комнату, которую прежде занимали они с мужем, и переселиться в Общинный дом.

Сэм и его друг Ирвин помогли Рут перенести пожитки в уютную комнату, которую в зимние месяцы занимала Кева «Китти» Ортт. Китти – домохозяйка из Топики, бросившая мужа ради «Кузбасса», – заведовала распределением продуктов среди колонистов, отчего ее прозвали «владычицей пайков». Она (вместе с товарищем) построила себе летний домик в лесу и потому согласилась пустить Рут в свою комнату – до холодов. Рут постаралась наилучшим образом использовать представившуюся возможность, вытравила керосином постельных клопов и навела в комнате уют.

Долгие летние дни она проводила вместе с Сэмом – и наконец поддалась зову тех желаний, которые так долго подавляла в себе (в дневнике она отметила, что «произошли некоторые новые события, слишком интимные и драгоценные, чтобы о них писать»). Фрэнк, не подозревая о том, чем занимается его жена, приехал в Сан-Франциско и почти сразу же написал короткую статью для Kuzbas Bulletin, в которой ничем не выдал собственного недовольства, если не считать замечания о том, что поселенцы «должны очень хорошо понимать, как устроено все это предприятие, и сознавать, какое место там отведено им самим, потому что ложные представления об этом уже приводили к бесконечным разочарованиям и горьким обидам». О том, какая личная трагедия скрывалась за рассказом Фрэнка, можно было догадаться по фотографии улыбающейся Рут в целую страницу, помещенной в том же номере бюллетеня. Рут позировала на лужайке среди леса, и подпись под снимком гласила: «Несмотря на все здешние ужасы, о которых рассказывают, кое-кто в Кемерове еще улыбается». В ту пору Рут присылала Фрэнку и родным веселые, полные сплетен письма, причем одно она подписала так: «Твоя свободная и независимая девчонка»[334].

Рут недолго было суждено вести безмятежную жизнь свободной холостячки: в начале сентября ей положил конец приезд новой группы колонистов, в составе которой оказалась троица «дам из Беркли» (как их вскоре прозвали): это были доктор Элси Рид Митчелл, Хелен Калиста Уилсон и Эльза Мельман.

Пожалуй, их приезд наделал больше шуму, чем прибытие всех остальных групп, вместе взятых, – сообщала Рут Фрэнку. – Дело в том, что мужчины здесь так изголодались по американским девушкам, что когда прознали о скором приезде трех одиноких женщин, то, не желая слушать моих тонких намеков, прямо-таки окрылились надеждами! И как же бурно они выражали разочарование, когда на горизонте появились три утомленные долгой дорогой, коротко стриженные дамы средних лет в брюках и сапогах![335]

Митчелл и Уилсон были парой. О Мельман – учительнице из Лос-Анджелеса, которой предстояло возглавить руководство школой, – Рут составила верное мнение не сразу. «Одета она была в коричневые вельветовые бриджи и просторную куртку с поясом и карманами. Меня устрашил ее величаво-горделивый вид», – записала Рут свои первые впечатления. У Эльзы были прямые темные волосы с заметной проседью, карие глаза, лицо излучало веселье и теплоту. И все-таки Рут поначалу невзлюбила ее:

Эта исполненная достоинства незамужняя дама напомнила мне о той самой среде – огороженной традициями и приличиями, – о которой я изо всех стремилась забыть[336].

Отчасти эта вспыхнувшая у Рут неприязнь к Эльзе объяснялась тем, что ей велели освободить для нее полкомнаты. Рут возражала, говорила, что скоро может вернуться Фрэнк, но никто ее не слушал. Эльза внесла свой багаж в комнату, сразу же завалилась на кровать и призналась, что приехала сюда не из любви к России, а потому, что ей все наскучило и она ищет приключений. Так Рут поняла, что ее новая компаньонка – отнюдь не занудная старая дева, которая будет изводить ее нравоучениями. Очень быстро соседки подружились, оценили ум и чувство юмора друг друга и принялись привычно разыгрывать супружескую пару: Эльза «изображала деспотичного любящего мужа, а [Рут] – преданную женушку. Порой это получалось так смешно, что нам хотелось одобрения публики»[337].

Через несколько недель вернулась из своего летнего жилища Китти, и Рут с Эльзой пришлось перебраться на нижний этаж, где каждый шаг всех двухсот жильцов дома отдавался громовым шумом над головой. Комнатка была тесная, но они довольно уютно обставили ее. Помогал им в этом Уолтер Попп – эксцентричный и остроумный инженер, выходец из богатой семьи, с первого взгляда проявивший интерес к Эльзе[338].

Шахтеры, жившие этажом выше, как будто нарочно шумели как ненормальные, а вставали они в четыре часа утра. Однажды поздно ночью они вздумали помыть пол – и устроили невообразимый грохот и в придачу залили комнату внизу. Рут вскочила на кровать и принялась колотить в потолок шваброй. Наступило короткое затишье, но потом сверху застучали в ответ, после чего яростное скобление возобновилось и с потолка снова закапало[339].

Как и другие американки, приезжавшие в Советский Союз в последующие годы, Рут, по-видимому, находила, что страдания наделяют ее опыт большей подлинностью. Она писала матери, что «этот Пролетарский отель» – «не место для интеллигенток вроде [нее] и Эльзы», однако с явной гордостью рассказывала:

Я впервые хлебнула настоящей пионерской жизни, когда перебралась жить в Общинный дом: здесь приходится разводить костры, возиться с углем и дровами, постоянно мыть грязный пол. Теперь быт съедает гораздо больше времени, чем когда я жила на Паразит-горе[340].

Рут замечала, что у Эльзы с Поппом развивается роман, но оказалась застигнута врасплох и даже обиделась, когда однажды утром Попп забежал в библиотеку и показал ей схему с планом: как им втихаря поменяться соседями по комнатам. Его сосед Тоби был явно неравнодушен к Рут, а Поппу очень хотелось побыть наедине с Эльзой. Меняться Рут, конечно, не собиралась, но порадовалась хотя бы тому, что Попп не подозревал о ее связи с Сэмом. Матери она писала: «Уверяю тебя, я вполне сочувствую любовникам». Поэтому она согласилась помочь чем может. На следующий вечер, когда к ним зашел Попп, Рут без лишних намеков отправилась в его комнату, где Тоби – возомнивший, будто ее приход означал согласие с тайным планом Поппа, – признался ей в любви[341]. Рут сделалось неловко, но все-таки ей нравилось быть объектом восхищения, и несколько вечеров она провела в обществе молчаливого Тоби, который грустно поглядывал на нее из другого конца комнаты, пока она, сидя на кровати Поппа, читала или писала письма. Когда же Эльза узнала о романе Рут с Сэмом, они с Поппом начали брать с собой Ирвина, постоянного (и недогадливого) спутника Сэма, на свои частые прогулки и вылазки.

Когда Рут стала больше времени проводить с Сэмом и мало-помалу прекратила сдерживать чувства, ей начал открываться новый мир:

Если бы только я не была такой невежественной в вопросах секса, когда выходила замуж! Ты же знаешь, какой холодной и чопорной я всегда была. Я думала, все, что пишут про «большие страсти», – просто сентиментальная чепуха. Но все оказалось правдой[342].

Рут с Сэмом подолгу гуляли, читали друг другу