Ленин формулирует идею о постепенном, поэтапном переходе к коммунизму. Ждать, что сразу же после революции будет построено коммунистическое общество, – утопия. Необходим более или менее длительный переходный период. Коммунизм станет возможным построить только тогда, «когда люди настолько привыкнут к соблюдению основных правил общежития и когда их труд будет настолько производителен, что они добровольно будут трудиться по способностям». А для этого необходимы серьезные изменения не только в отношениях собственности, но и в головах, в человеческой психологии.

О том, возможны ли такие изменения в принципе, ведутся жаркие споры по сегодняшний день. Одни говорят, что человек по своей природе эгоистичен, и поэтому построение коммунистического общества – утопия. Другие утверждают, что представления и привычки людей постоянно меняются, и то, что было невообразимо еще сто лет назад, сегодня становится реальностью. О постепенном характере изменений, о необходимости формировать новое мировоззрение говорит Ленин: коммунизм «предполагает и не теперешнюю производительность труда и не теперешнего обывателя, способного «зря» – вроде как бурсаки у Помяловского – портить склады общественного богатства и требовать невозможного. До тех пор пока наступит «высшая» фаза коммунизма, социалисты требуют строжайшего контроля со стороны общества и со стороны государства над мерой труда и мерой потребления, но только контроль этот должен начаться с экспроприации капиталистов, с контроля рабочих за капиталистами и проводиться не государством чиновников, а государством вооруженных рабочих».

«Ввести» коммунизм указом, распоряжением, чьей-то волей нельзя, заявляет Ленин. Переход к коммунизму осуществится по мере созревания производительных сил и изменения мировоззрения большинства людей. Пока этого не произошло – необходима переходная стадия, на которой нужно обеспечить максимально широкое участие масс в управлении государством. «Если действительно все участвуют в управлении государством, тут уже капитализму не удержаться», – писал Ленин.

«Государство и революция» станет последней крупной работой Ильича. В последующие годы из-под его пера будет выходить огромное количество статей, писем, программных документов. Однако времени на то, чтобы сосредоточиться и написать пусть небольшую, но книгу, у него уже не будет никогда.

В августе было принято решение покинуть гостеприимный шалаш. Все чаще шли дожди, надвигалась осень, и двум не очень уже молодым людям становилось все неуютнее на открытом воздухе. Кроме того, подолгу оставаться на одном месте – значило нарушать все мыслимые правила конспирации. О том, насколько эффективно умеет работать российская тайная полиция (пусть и в обстановке нараставшего хаоса в стране), большевикам было известно не понаслышке.

Однажды обитатели шалаша уже почувствовали себя в смертельной опасности. Зиновьев вспоминал: «Помню один момент (кажется, на пятый день нашего «отдыха» в шалаше), сильно взволновавший нас. Ранним утром мы вдруг слышим частую, все усиливающуюся, все приближающуюся стрельбу на совсем близком расстоянии (пара-другая верст от нашего шалаша). Это вызвало в нас уверенность, что мы выслежены и окружены. Выстрелы становились все чаще и ближе. Решаем уйти из шалаша. Крадучись, мы вышли и стали ползком пробираться в мелкий кустарник. Мы отошли версты на две от нашего шалаша. Выстрелы продолжались. Дальше открывалась большая дорога, и идти было некуда. Помню слова В.И., сказанные не без волнения: «Ну, теперь, кажется, остается только суметь как следует умереть». Твердо запомнил эти слова Ильича». Тревога оказалась ложной – стрельба не имела никакого отношения к Ленину и Зиновьеву. Однако сколько еще могло продолжаться везение, было неясно.

С помощью товарищей добыли парики (что само по себе являлось проблемой, поскольку их продажа была ограничена правительством), сделали фальшивые документы. Затем пятеро большевиков (Ленина, Зиновьева и Емельянова сопровождали Шотман и Рахья) пустились в путь. Им предстояло прошагать много километров через лес до станции Левашово, откуда они собирались доехать до Удельной. Поход был подготовлен скверно: в лесу путники заблудились, попали на тлеющие торфяники, и лишь много часов спустя вышли к станции Дибуны. Ленин вполне справедливо ругал своих провожатых. На платформе станции Емельянов, показавшийся подозрительным, был практически сразу же арестован юнкером. После этого все нежелательное внимание стал отвлекать на себя Шотман, что позволило трем остальным спокойно сесть в поезд.

Удельная тогда была дальней окраиной города. Сегодня Петербург разросся, и эта небольшая железнодорожная станция находится на полпути между центром и спальными районами. Сложно представить, что в начале ХХ века здесь проводили свое лето на дачах многие горожане, отдыхая от суеты имперской столицы.

Переночевав на расположенной неподалеку конспиративной квартире, путники разделились. Зиновьев отправился в город. Ленину же предстояло пересечь финскую границу и тем самым практически выйти за пределы досягаемости петербургской полиции. Финляндия еще не отделилась от России формально, но центробежные тенденции стремительно набирали силу, и за границей Великого княжества Ленин мог чувствовать себя почти в безопасности. Его спутниками и помощниками в этом путешествии были финские товарищи – уже упомянутый выше Эйно Рахья, Пекка Парвиайнен, машинист паровоза № 293 Гуго Ялава.

Ленина переодели кочегаром и посадили на паровоз поезда, направлявшегося в Териоки (современный Зеленогорск). Дорога прошла без приключений. 10 августа Ленин прибыл в Гельсингфорс. Здесь он переезжал с одной квартиры на другую. О том, насколько «старательными» помощниками российских властей были финские стражи порядка, свидетельствует тот факт, что одно время Ленин скрывался у начальника городской полиции, социал-демократа Густава Ровио! Хотя за голову Ильича была назначена награда в 200 тысяч рублей, ни у кого из финнов не возникло соблазна выдать российского революционера. Они понимали: через продолжение революции в России лежит путь к независимости Финляндии.

Ленин внимательно следил за развитием ситуации в стране. Точнее, за тем, как Россия постепенно сползала в пропасть. В конце августа генерал Корнилов поднял военный мятеж, который Временному правительству удалось подавить, только обратившись за поддержкой к Советам. Становилось ясно, что государственная власть сама не в состоянии справиться с растущим кризисом. В сложившейся системе двоевластия Советы явно оказывались более сильным игроком, чем терявший почву под ногами административный аппарат. В обмен на поддержку Керенский вынужден был отменить жесткие меры против большевиков.

В начале сентября Ленин отстаивал, как многим казалось, две прямо противоположные точки зрения. С одной стороны, он говорил о том, что мирный переход к советской власти возможен – по мере того, как Временное правительство будет слабеть, а Советы забирать себе все больше реальных полномочий. «Теперь, – писал Ильич, – наступил такой крутой и такой оригинальный поворот русской революции, что мы можем, как партия, предложить добровольный компромисс – правда, не буржуазии, нашему прямому и главному классовому врагу, а нашим ближайшим противникам, «главенствующим» мелкобуржуазно-демократическим партиям, эсерам и меньшевикам. Лишь как исключение, лишь в силу особого положения, которое, очевидно, продержится лишь самое короткое время, мы можем предложить компромисс этим партиям, и мы должны, мне кажется, сделать это. Компромиссом является, с нашей стороны, наш возврат к доиюльскому требованию: вся власть Советам, ответственное перед Советами правительство из эсеров и меньшевиков. Теперь, и только теперь, может быть, всего в течение нескольких дней или на одну-две недели, такое правительство могло бы создаться и упрочиться вполне мирно. Оно могло бы обеспечить, с гигантской вероятностью, мирное движение вперед всей российской революции и чрезвычайно большие шансы больших шагов вперед всемирного движения к миру и к победе социализма. Только во имя этого мирного развития революции – возможности, крайне редкой в истории и крайне ценной, возможности, исключительно редкой, только во имя ее большевики, сторонники всемирной революции, сторонники революционных методов, могут и должны, по моему мнению, идти на такой компромисс».