Параметры зданий в заброшенном городе явно не подходят для людей, они кажутся слишком низкими. В одном из развалившихся сооружений герой находит подземный ход, спустившись по которому обнаруживает целый склад древних саркофагов. В них покоятся крайне причудливые существа: «Я не могу передать всю степень их уродливости. Уместнее всего было бы сравнение с рептилиями: было в их очертаниях что-то от крокодила и в то же время нечто тюленье. Но более всего они походили на какие-то фантастические существа, о которых едва ли слышал хоть один биолог или палеонтолог. По своим размерам они приближались к человеку маленького роста, а их передние конечности завершались мелкими, но четко очерченными стопами, подобно тому как человеческие руки завершаются ладонями и пальцами. Но самой странной частью их тел были головы. Ее очертания противоречили всем известным в биологии принципам. Невозможно назвать ничего определенного, с чем можно было бы сравнить эти головы в продолжение одного мгновенного проблеска мысли я успел подумать о кошке, бульдоге, мифическом Сатире и человеке. Сам Юпитер не мог бы похвалиться таким огромным выпуклым лбом, однако рога, отсутствие носа и крокодилья челюсть не позволяли втиснуть эти головы в пределы каких-либо известных критериев»[110]. Здесь мы впервые сталкиваемся с попыткой описать невозможных монстров, которых к концу творчества Лавкрафта набралось на целый литературный бестиарий, столь обширный и столь невнятный.

Герой «Безымянного города» нисходит все ниже и ниже в недра Земли, рассматривая на стенах фрески, где изображена городская жизнь. Но вместо людей на этих картинах действуют монстры, вроде тех, что он обнаружил в саркофагах. Герой пытается уверить себя, что это просто религиозная живопись, что обитатели города так пытались почтить фантастических божеств. Однако жестокая реальность разрушает его иллюзии. Он доходит до конца пути, за которым видит бескрайнее подземелье, озаренное светом, и лестницу, уходящую в неизмеримые глубины. А затем оттуда появляется призрачное видение: «Я услышал леденящие кровь проклятия и звериный рык чужеязычных монстров, доносившиеся из глубин, где в течение многих миллиардов лет покоились бесчисленные древности, скрытые от озаренного рассветом мира людей. Повернувшись, я увидел контуры, четко вырисовывавшиеся на фоне лучезарного эфира бездны, которые нельзя было увидеть из сумрачного коридора, — кошмарная стая бешено мчавшихся дьяволов, с перекошенными от ненависти мордами, в нелепых доспехах; полупрозрачные дьяволы, порождение расы, о которой люди не имеют ни малейшего понятия, — ползучие рептилии Безымянного Города»[111].

В ходе повествования нарочитый скепсис героя рассказа, уверяющего себя, что перед ним всего лишь аллегории из жизни людей, обитавших в забытом городе, кажется надуманным и психологически ложным. К сожалению, от этого промаха в обрисовке психологии персонажей Лавкрафт не избавился до финала своей творческой карьеры. Он, видимо, считал, что обычному человеку крайне трудно поверить в невероятное даже при непосредственном столкновении с ним. И поэтому некоторые его персонажи выглядят ограниченными тугодумами, не способными быстро отреагировать на бурное вмешательство сверхъестественного в обыденную жизнь.

И все же со своей главной задачей в «Безымянном городе» Лавкрафт несомненно справился — он создал текст, в котором сумел не только передать читателю чувство ужаса, испытываемое героем, но и показать его постоянное нарастание по мере того, как открываются все новые и новые зловещие тайны подземелий.

Значение «Безымянного города» для Лавкрафта заключается также и в том, что в рассказе как бы в свернутом виде заключены сюжетные посылки, которые позже развернутся в более крупные произведения — «Курган» и «Хребты Безумия». «Безымянный город» вышел на страницах журнала «Вольверин» в ноябре 1921 г.

«Лунное болото», написанное в том же году, но изданное лишь в 1926 г., у исследователей творчества Лавкрафта принято оценивать несколько пренебрежительно. А между тем эта внешне незамысловатая история о мести потусторонних сил демонстрирует, насколько выросло его мастерство в нагнетании страха по ходу рассказа, в пробуждении у читателя чувства ужасающего. Здесь, как и в «Безымянном городе», он использует свою, позднее ставшую почти «фирменной» схему повествования — медленный зачин, постепенный рост напряжения, все убыстряющееся чередование событий, стремящихся к жуткой кульминации, и в финале — дополнительный удар ужаса — сообщение ключевой подробности, делающей описанное в рассказе или повести даже более кошмарным, чем казалось.

Герой-рассказчик «Лунного болота» повествует об ужасной судьбе своего приятеля Дениса Барри, вернувшегося из США в Ирландию, чтобы восстановить родовое поместье. Барри решает осушить болото, находящееся на фамильных землях, несмотря на то, что местные жители призывают его не тревожить духов — хранителей исчезнувшего города. Он нанимает иногородних рабочих, но их начинают по ночам мучить кошмары. Странные сновидения одолевают и рассказчика: «Под влиянием рассказанных Денисом Барри легенд мое спящее сознание перенесло меня в величественный город посреди зеленой равнины; там я видел улицы и статуи из мрамора, просторные дворцы и храмы, барельефы и надписи на стенах — то были величественные картины Древней Эллады»[112]. И наконец, ужасные предзнаменования воплощаются в реальность — духи болот, под звуки магических флейт, заманивают рабочих в бездну: «Флейты продолжали свою страшную песнь, а с развалин на острове снова послышался барабанный бой. Не нарушая молчания, нимфы грациозно скользнули в болото и растаяли в нем одна за другой. Ковылявшие за ними люди не были столь уверены в своих движениях: они неловко плюхались в трясину и исчезали в водоворотах зловонных пузырьков, едва видных в багровом свете»[113].

Пытающийся спастись герой сначала видит лягушек на болоте, в которых были превращены рабочие, а затем и нечто совершенно ужасающее: «Мой взгляд уперся в развалины на отдаленном островке: от них напрямую к луне восходил широкий луч слабого мерцающего света, не отражавшегося в воде. В верхней части этого светящегося столба я увидел некую отчаянно извивавшуюся чудовищно искаженную тень, казалось, она боролась с тащившими ее неведомо куда демонами. Почти лишившись остатков разума, я все же умудрился разглядеть в этой ужасной тени чудовищное, невероятное, омерзительное, гнусное сходство с тем, кто был когда-то Денисом Барри»[114].

Лавкрафт намекает в тексте, что Барри и его рабочим отомстили за осквернение священного места античные боги — хранители природы, но делает это не слишком внятно. (Как и в более раннем «Храме».) Видимо, фантаст хорошо понимал, что непосредственное введение в текст древнегреческих или древнеримских божеств неизбежно превращает написанную историю из «рассказа ужаса» в аллегорию. Поэтому впоследствии он окончательно отказался от апелляций к античной традиции, предпочитая развивать собственную мифологию, наполненную жуткими псевдобогами, во всем чуждыми человечеству.