И еще существовало главное отличие, проглядывавшее даже в самых «дансенианских» произведениях американского фантаста. Если лорда Дансени занимала преимущественно экстравагантность и экзотичность описываемых миров, то Лавкрафта больше тянуло к пугающему и ужасающему. И в творчестве обожаемого им британца он старался выискивать именно эти черты. Вот что Лавкрафт выделяет в произведениях лорда Дансени, говоря о них в «Сверхъестественном ужасе в литературе»: «Как мастер триумфальной нереальности, он не может избежать космического ужаса, который позволяет нам назвать его автором литературы ужаса. Дансени нравится хитро и ловко намекать на чудовищные вещи и неслыханные своды, как это делается в волшебной сказке. В “Книге чудес” мы читаем о Хло-Хло, гигантском идоле-пауке, который не все время проводит дома; и о том, что пугает Сфинкса в лесу; и о воре Слите, который прыгает с края земли, увидев свет и зная, кто зажег его; и о гиббелинах-людоедах, которые живут в зловещей башне и охраняют сокровище; и о гнолах, которые живут в лесу и от которых не так-то легко улизнуть; о городе Никогда и глазах, которые следят за всем из Глубин; и о многом другом. “Рассказы сновидца” рассказывают о тайне, которая изгнала мужчин Бетмуры в пустыню; об огромных воротах Пердондариса, выточенных из единого куска слоновой кости; о путешествии несчастного старого Билла, чей капитан проклял команду и посещал отвратительные острова, чуть ли не на глазах поднимавшиеся из моря, на которых стояли зловещие домишки с жуткими невиданными окнами.

Многие из пьес Дансени насыщены сверхъестественным ужасом. В “Богах гор” семеро бродяг заявляют о себе как о воплощениях зеленых идолов на дальней горе и наслаждаются роскошью и почетом в городе, где почитают этих идолов, пока там не узнают, что настоящие идолы покинули свое место. О весьма нескладном зрелище им сообщили в сумерках — “гора не должна гулять вечером”; и в конце концов, когда они ждут труппу танцоров, то обращают внимание, что те идут как будто тяжелее, чем ходят танцоры. Действие продолжается, и самонадеянных нечестивцев превращают в зеленые жадеитовые статуи те самые шагающие статуи, на чью святость они посягнули. Однако сюжет не самое большое достоинство этой замечательной и убедительной пьесы. Все эпизоды выписаны с потрясающим мастерством, так что целое представляет собой один из важнейших вкладов современности не только в драматургическую литературу, но и в литературу вообще. “Ночь в таверне” рассказывает о четырех ворах, которые украли изумрудный глаз Клеша, чудовищного индуистского бога. Они завлекают в свою комнату и убивают трех священнослужителей, которые должны были им отомстить и напали на их след, однако ночью Клеш сам приходит за своим глазом, забирает его и уходит, вызывая каждого из воров во тьму для неизвестного наказания. В “Смехе богов” показан обреченный город, который находится на краю джунглей, и призрачный лютнист слышит только тех, кто должен умереть (ср. призрачный звук клавикордов Алисы в “Доме о семи фронтонах” Готторна); а во «Врагах королевы» пересказывается анекдот Геродота о том, как мстительная принцесса приглашает своих врагов на пир в подземелье, которое затапливается Нилом»[122].

В творчестве Лавкрафта влияние лорда Дансени проявлялось в первой половине 20-х гг. спонтанно и иногда в совершенно неожиданных текстах. Например, С.Т. Джоши вполне справедливо отмечает, что на эпизод в рассказе «Он», где главный герой видит в зачарованном окне виды будущего Нью-Йорка, повлиял соответствующий кусок из романа лорда Дансени «Дон Родригес, или Хроники Тенистой Долины». Там профессор, заведующий «кафедрой магии в университете Сарагосы», тоже показывает персонажам в окнах своего дома картины ужасных войн прошлого и грядущего.

И все же Лавкрафт подспудно стремился освободиться от «дансенианского гипноза», ощущая, что на этом пути его ждет лишь творческий тупик. Иронические и самопародийные мотивы, встречающиеся в тексте «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата», обусловлены борьбой против влияния британского автора. К сожалению, мнительность Лавкрафта в очередной раз сыграла с ним злую шутку — видимо, посчитав, что сама идея некоей воображаемой страны, «страны зачарованных снов», находящейся вне нашей реальности, вызовет стойкие ассоциации с книгами лорда Дансени, он даже не попытался опубликовать свой роман. А зря — итоговый вариант «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата», несмотря на все дансенианские аллюзии, оказался сильной и оригинальной, чисто лавкрафтовской вещью.

Лавкрафт скептически оценивал поздние произведения лорда Дансени, не одобряя его стремления к бытовым подробностям и уж тем паче — к созданию чисто реалистических текстов. Ему казалось, что новые книги британского писателя стали более жесткими, черствыми и бездушными. И все же окончательное мнение Лавкрафта о человеке, несколько лет бывшем для него безусловным авторитетом и примером для подражания, звучало по-прежнему восторженно: «Однако никакой пересказ не в силах передать даже малую толику всевластных чар лорда Дансени. Его фантастические города и неслыханные обычаи описаны с той уверенностью, которая отличает мастера, и мы трепещем, словно сами принимаем участие в его тайных мистериях. Для человека, одаренного богатым воображением, он — талисман и ключ, открывающий богатые сокровищницы грез и фрагментарных воспоминаний; так что мы думаем о нем как о поэте, который из любого читателя творит поэта»[123].

Лавкрафт не знал (да и не мог знать), что вскоре после смерти матери в его жизнь войдет главная и, судя по всему, единственная любовь. Он старался жить как и прежде, не давая горю окончательно его сломать, забивая кошмары реальности мелкими страстями и интригами любительской журналистики.

С 1920 по 1922 г. Лавкрафт оставался официальным редактором в ОАЛП, но в 1921 г. у него резко ухудшились отношения с тогдашним президентом ассоциации Идой Хотон. Дело дошло до обвинений Лавкрафта в хищении взносов, которые внесли члены ОАЛП за публикации в «Юнайтед Аматер». Во вздорные наветы никто не поверил, но Лавкрафту, и так балансировавшему на грани нервного срыва, история попортила немало крови. На происки Хотон в конце 1921 г. он ответил злой стихотворной сатирой «Медуза. Портрет», где вволю поиздевался и над нравом президентши ОАЛП, и над ее тучностью.

Жизнь Лавкрафта в мирке любительской журналистики уверенно подходила к концу. Ему становилось здесь слишком тесно. Однако напоследок этот мир подарил ему встречу с женщиной, радикально изменившей всю его жизнь.

Лавкрафт познакомился со своей будущей женой на съезде журналистов-любителей в Бостоне в 1921 г. Соня Хафт Грин входила в состав нью-йоркской делегации, представлявшей местное отделение НАЛП. Несмотря на трения, существовавшие между двумя главными группировками любительской журналистики, Р. Кляйнер, приехавший вместе с Соней, поспешил представить ее Лавкрафту.

Еврейка по происхождению, Соня Шафиркина родилась 16 марта 1883 г. в местечке недалеко от Киева. После переезда вместе с матерью Рахилью Хафт в Великобританию она взяла материнскую фамилию. Вскоре мать перебралась в США, а Соня осталась у своего дяди в Ливерпуле, где и закончила школу. В Штаты она выехала лишь в 1892 г., а в 1899 г. вышла замуж за Самуила Шекендорфа, который был старше ее на семь лет. (Позднее Шекендорф сменит фамилию на Грин, и, соответственно, Соня Шафиркина-Хафт-Шекендорф станет просто Соней Грин.)