– Нет. Нисколько ему не тяжело! Он, наоборот, меня очень поддерживал… – ласково огладила она рукой выпирающую верхушку живота. – Он все-все уже понимает! Да там, в Оптиной пустыни, вся обстановка такая, знаете… к духовному родству располагающая. А вчера он мне сам знак подал – пора, мол. Ну, я собралась и приехала… Так чаю хотите? Как вас зовут, кстати?

– Меня? Мария. Хотя все меня просто Марусей зовут… А фамилия моя… Горская…

Наташа чуть дернулась лицом, уставилась на нее удивленно. Оленьи глаза смотрели открыто и самую малость настороженно, хотя и не промелькнуло в этой настороженности ни капли обидной досады. Потом, улыбнувшись, тихо спросила:

– Вы, наверное, новая жена Никиты? Да?

– Да. Я его новая жена, – отчего-то опустив глаза, подтвердила Маруся.

– Ну что ж, Маруся… Тогда тем более – пойдемте пить чай! Вы ведь, наверное, о чем-то поговорить со мной хотите, правда? Не просто так пришли?

– Да… да, я хотела поговорить… Вернее, хотела выполнить просьбу… Только теперь уже поздно, наверное… – лепетала она ей в спину, идя следом по коридору на кухню.

– Так. Просьбу, значит, – становясь к плите, весело проговорила Наташа. Чиркнув спичкой, она ловко зажгла газ, поставила на огонь круглый металлический чайник. Потом обернулась к Марусе, пояснила зачем-то: – Мы с мамой не любим всяческих этих новомодных штук вроде самовскипающих чайников… Странные женщины, правда? Так о чем Никита меня хотел попросить? Говорите, я слушаю… Это он вас ко мне прислал?

– Нет, это не Никита! Никита и не знает вовсе, что я сюда, к вам… Меня Виктор Николаевич просил, чтобы я вас нашла. Он… он хотел с вами попрощаться…

– Что значит – попрощаться? Не понимаю… – неуклюже развернулась она к ней от плиты.

– Дело в том, что Виктор Николаевич пять дней назад умер в больнице. Он хотел, чтобы вы к нему пришли. Он попрощаться хотел. Он любил вас, Наташа…

– О боже, как жаль… – приложив ладошки к смуглым щекам, тихо проговорила она, уставившись куда-то поверх Марусиной головы. Потом повернулась, медленно подошла к окну, постояла молча минуту.

Маруся смотрела, как подрагивает ее тонкая спина, молчала, не решаясь ее тревожить. Да и надо ли что-то сейчас говорить? Не надо, наверное. Наташа меж тем снова прошелестела едва слышно:

– Господи, если б вы знали, как мне его жаль… И его, и Никиту… Вы уж простите, что я так говорю про вашего мужа, Маруся… А где его похоронили?

– На Ивановском кладбище. Недалеко от входа, там легко можно найти.

– Да. Я потом схожу к нему. Обязательно схожу… О боже, как жаль…

– Он очень, очень хотел вас увидеть, Наташа. Он любил вас! – выделила Маруся особняком последнюю фразу, будто испугавшись, что она так и не дойдет до Наташиного сознания.

– Да. Я знаю. Любил. Да…

– Знаете? Вы говорите, знаете? Он что, говорил вам об этом?

– Нет. Не говорил. Никогда вслух ничего подобного не проговаривал. Но я ж не слепая, хоть и рассеянная не в меру. Такими вещами ни одна женщина обмануться не может. Когда человек испытывает искреннее чувство, оно образуется в некую энергию, и хочешь ты этого или не хочешь, а все равно увидишь. Другое дело, что не можешь принять ее… Но и уничтожить ее тоже не в твоих силах. Тут может быть только один выход…

– Какой выход? Уйти?

– Ну да. Правильно. Уйти. Я и ушла. Вернее, это Ксения Львовна потребовала, чтобы я ушла. Согласитесь, ее можно было понять.

– Но как же так, Наташа? А Никита? Почему вы ему ничего не объяснили? Вы что, не любили его совсем?

– Почему? Любила. Я его и сейчас люблю. Но я ж вам объясняю: у меня не было другого выхода.

– Да как же это не было? Выход всегда есть! Почему вы бороться за свою любовь не стали? Надо же было бороться как-то!

– Как – бороться? С Ксенией Львовной бороться – все равно что на ветряные мельницы с копьем лететь… Вот вы – можете с ней бороться? Честно признайтесь!

– Так не обо мне сейчас речь… И вообще… Выходит, вы самоустранились, а на Никиту плюнули… Так нельзя было с ним поступать, нельзя! Надо было вместе с ним уходить…

– Да, я потом думала об этом, конечно. И себя обвиняла. А только все равно бы она его не отпустила… Никогда бы не отпустила…

– Да вы даже и не пытались его увести!

Слишком уж отчаянно у нее прозвучало это обвинение в адрес бывшей Никитиной жены. И еще – будто от постороннего человека оно прозвучало. Будто сама она и не женой вовсе Никите была, а так… Просто подругой, в его счастье заинтересованной. Наташа обернулась к ней от окна, посмотрела, словно недоумевая, потом хмыкнула тихонько, пожав плечами:

– Странный у нас с вами разговор получается… Вы не находите?

– Да ничего не странный… – разглаживая ладонями льняную скатерть, пробурчала себе под нос Маруся, – просто не понимаю я вас…

– Ой, да чего тут понимать, скажите? Неужели вы свою свекровь так и не разглядели? Она никогда – вы слышите? – никогда не отпустит от себя сына! Умрет, но не отпустит! А если уж и вступать с ней в борьбу, то надо на это столько сил положить, что про себя забыть. Отдать себя этой борьбе полностью, как заклятая революционерка… Но я, к сожалению, не Клара Цеткин и не Роза Люксембург. Не захотела я бороться, понимаете? Взяла и не захотела.

– Почему? – никак не могла остановить себя Маруся. – Почему не захотели?

– Ну, во-первых, потому, что у меня есть любимое дело, которому я себя с удовольствием посвящаю. Наверное, мне достаточно. Я слишком им увлечена. И поэтому, наверное, пожалела тратить силы на эту борьбу. И душевные, и физические. Не захотела всю себя отдать. Подсознание так сработало, решило силы для других нужных дел сэкономить. А во-вторых, мне показалось, Никита и сам не хочет, чтоб за него кто-то в яростную борьбу вступал. Страдает, но не хочет…

– Нет, он хочет! Он очень хочет! Просто он запутался. Его понять надо. Согласитесь – вам-то легче было… Вы пришли в его семью ненадолго, увидели, как там Ксения Львовна над мужем да над сыном изгаляется, и сбежали потихоньку. А он в этом всю сознательную жизнь барахтается! И сопротивляется, как может. По мелочам, но сопротивляется! Его ж поддержать надо было! А вы сбежали… Вам так удобнее было, потому что…

Наташа подняла на нее глаза, усмехнулась чуть-чуть, одними уголками губ, будто умиляясь Марусиной непосредственности. А может, так оно и было. Потом произнесла миролюбиво:

– Ну что ж, дорогая Маруся, может, вы и правы… А только к чему все это теперь? Как сложилось, так сложилось. Борьба за мужчину – это не моя стезя. Да, это достойно осуждения, наверное. Если хотите, осудите меня. Гордыня, мол, смертный грех и все такое прочее. И тем не менее… Не много ли мы на себя этим разговором берем, дорогая Маруся? Может, они сами, без нашего трогательного вмешательства в своих взаимоотношениях разберутся? Они семья, а мы чужие люди…