Лицо Савонаролы смертельно побледнело. Монах, казалось, был искренне озадачен вопросом юноши.

— Ты, должно быть, ошибся, сын мой. Валори проводил меня в Сан-Марко сразу после окончания Совета.

Теперь настала очередь Макиавелли прийти в замешательство:

— Корсоли разговаривал с монахом. Я не мог разглядеть его лица, но он был одет в такую же сутану, как ваша. Я и подумал, что это вы.

— И из этого ты, конечно, заключил, что это я велел его убить… Не слишком ли ты поторопился? Я всю ночь провел в молитвах. Тебе это подтвердят более сорока свидетелей.

— Но если это были не вы, то кто же?

— Не знаю. Во всяком случае, не монах из Сан-Марко… Никто не покидал ночное бдение. Кто-то хотел, чтобы его приняли за меня.

— Но с какой целью?

— Чтобы меня подозревали в убийстве Корсоли конечно! Как видно, их план удался, потому что есть по меньшей мере один свидетель, который может поклясться, что видел, как мы спорили всего за несколько минут до убийства.

Он говорил уверенно, и Макиавелли знал, что он не лжет. Мгновенно он принял решение:

— Вы действительно хотите знать, почему карлик охотится за мной?

Доминиканец утвердительно кивнул.

— Хорошо, следуйте за мной, но без ваших стражей. Я совсем не хочу, чтобы весь город знал, куда мы направляемся.

Савонарола подошел к монахам, которые наблюдали за улицей, и тихо сказал им несколько слов. Когда он знаком велел им удалиться, четверо служителей Господа скрепя сердце повиновались.

— Мы от них избавились.

— Прекрасно.

Ни слова не говоря, Макиавелли пошел вперед, показывая дорогу Савонароле. Через десять минут они пришли к дому Марсилио Фичино. Доминиканец узнал место и, казалось, не слишком удивился.

Им открыла Аннализа. Она на мгновение замерла, но быстро пришла в себя и повела их в библиотеку, где философ был погружен в чтение трудов Сенеки.

Удивившись не меньше племянницы, старик принял монаха так, как будто его присутствие здесь было совершенно естественным.

— Ваш приход — честь для нас, отец мой.

— Напротив, это я польщен встречей с таким ученым человеком.

— Полагаю, что вы здесь для того, чтобы побольше узнать обо всех этих убийствах. Что ты уже ему рассказал, Никколо?

— Ничего. Я предпочел предоставить вам свести воедино все нити.

Фичино указал Савонароле на кресло. Аннализа и Макиавелли уселись чуть позади.

— Для нас очень важно знать, на чьей вы стороне. Как мы поняли, вы что-то разыскиваете. Может, вы нам скажете, о чем идет речь?

Савонарола не ожидал столь прямого вопроса. На его лице читалось явное замешательство. Все взвесив, он предпочел быть искренним:

— Около двух месяцев назад один из людей Малатесты случайно услышал разговор Сен-Мало. Кардинал говорил, что мое враждебное отношение к Франции и Римской церкви сильно мешает его государю. Король считает, что я не даю Франции укорениться в Италии. И вот он поручил своему послу положить этому конец. Кардинал, в свою очередь, возложил эту задачу на своего собеседника, но человек Малатесты не смог его узнать. Он только слышал, как Сен-Мало называл его Princeps.

— Princeps… Государь?

— Не знаю, что означает это прозвище, но думаю, что выбор латыни не случаен.

— Но почему Малатеста вас предупредил? Вы ведь никогда не говорили, что поддерживаете Содерини, скорее наоборот.

— Содерини и Малатеста вовсе не желают видеть, как растет влияние французов в городе, поэтому они и решили мне помочь, несмотря на наши политические разногласия. Однако их действия поневоле ограничены тем, что приемлемо для наших сограждан, — иначе говоря, помощь должна быть скрытой и косвенной.

— А почему они не хотят поддержать вас официально? — спросила Аннализа.

— Содерини находится в затруднительном положении. На него нападают со всех сторон. Чтобы сохранить власть, он должен соблюдать нейтралитет. Если мои дела пойдут плохо, он всегда сможет заявить, что ему ничего не было известно. Ну вот, я все вам сказал. Теперь ваша очередь…

Приглушенным голосом, словно не желая, чтобы их кто-то услышал, старик поведал ему об их открытиях.

— Если я правильно понял, чтобы распутать этот клубок, вам осталось только найти эту блудницу?

— Именно к такому выводу мы и пришли. Если, конечно, она еще жива.

— Если бы она умерла, ваши противники не тратили бы столько сил, чтобы вас устранить. Они тоже ее ищут.

— Что нам делать, когда мы найдем Боккадоро? — спросил Макиавелли.

— Надо во что бы то ни стало узнать, кто этот изменник, подкупленный Сен-Мало, — ответил монах. — Нам необходимо также иметь неоспоримое доказательство того, что кардинал в этом замешан, иначе Содерини откажется нам помочь.

— Сколько, по-вашему, у нас времени, прежде чем за вами захлопнется ловушка?

— Не знаю, но действовать нужно быстро. Я чувствую, как сжимаются тиски. Речь идет о нескольких неделях, а то и днях. В Риме уже начали сжигать мои книги. Боюсь, что я разделю их участь. Мне безразлично, что ждет меня, но я не могу допустить, чтобы моя борьба угасла вместе с моей жизнью.

— Возможно, все не так плохо, как вам кажется, — возразила Аннализа. — Собор Санта-Мария дель Фьоре во время каждой проповеди полон вашими сторонниками. Они не допустят, чтобы ваши враги одержали победу.

— Флорентийцы — народ непостоянный, дочь моя. Не говоря уже об их досадной склонности всегда становиться на сторону победителя. Стоит мне только проявить слабость, как моих сторонников можно будет пересчитать по пальцам одной руки.

Савонарола грустно покачал головой и мрачно прошептал:

— У меня больше нет выбора, я вынужден вам довериться. И поэтому умоляю вас: найдите это доказательство и приведите его ко мне.

Заалтарный образ кисти Таддео Гадди был сокровищем церкви Санта-Кроче. Написанный более ста пятидесяти лет назад, он никогда не покидал алтаря капеллы семейства Барончелли. Внизу центральной части образа, изображающей Богоматерь на престоле, Гадди в присущей ему простой и сильной манере написал мученичество святой Лючии.

Блаженная была причислена к лику святых благодаря дурному вкусу своих родителей. Они пообещали отдать ее в жены одному из самых безобразных мужчин в Сиракузах. Предпочитая скорее посвятить свою жизнь бедным, чем этому уроду, молодая женщина его отвергла и, чтобы доказать свою решимость, выколола себе оба глаза.

За столь открытое неповиновение родительской воле ее протащили по всему городу, привязав к четырем быкам, а затем сожгли заживо. Но крепко скроенная святая уцелела в огне. Выбившись из сил, палач ударом пики проткнул ей горло. И только тогда Лючия отдала Богу душу.