– Это не так. К тому же… тебя это ни к чему не обязывает. Я ничего не прошу.

– Вся такая дохрена самостоятельная?

– Когда самостоятельность стала недостатком?

Глупый выходит разговор. Мы оба говорим что-то совершенно не то.

– Никогда. Забей. И лучше расскажи, как ты сама видишь ситуацию.

Воскресенская закусывает губу.

– Никак. Потому что она от меня не зависит.

– Серьёзно? А от кого же она зависит тогда?

– От тебя. От того, чего ты, Серго Горозия, хочешь.

– Мои желания уже давно никого не волнуют.

– Ой, да ладно. Можно подумать, тебя это беспокоит. Ты же всё равно всё сделаешь по-своему. И никто тебя не остановит. – Говоря все это, Женя отворачивается к окну.

– Твоя вера в меня поражает.

– Это не вера. Это знание. Ты забываешь, что это я помогала тебе готовить пути отхода.

– О, этого мне не забыть никогда. А вот скажи, Евгения Александровна, в той моей новой жизни есть ли место для тебя и Нино?

– В каком смысле? – она оборачивается и смотрит на меня, не мигая, тем самым выедающим мозги взглядом.

– В прямом. Ты готова всё бросить, чтобы быть со мной? Семью бросить, страну, дом. Насиженное место. Карьеру, в которой ты, надо сказать, добилась больших успехов. Променять это… я ведь даже не знаю, на что? Жизнь политической беженки без каких-либо понятных на данный момент перспектив. Ну, что молчишь?

– Да вот прикидываю, насколько ты сам готов к моему ответу.

– Что это означает? – сощуриваюсь.

– А то, что ты не можешь не понимать, что этого мне бы хотелось больше всего на свете.

– Неправда.

– Правда! И это тебе известно. Иначе зачем бы я ждала тебя столько лет? – Женя заправляет влажную прядь за ухо и опускает руки на колени, отчего прикрывающая её простынь падает, обнажая тело. Но это такая мелочь, когда обнажена душа, что она никак на это не реагирует, и продолжает как ни в чём не бывало: – Молчишь… Ну и молчи, всё же и так понятно. Как я уже сказала, вопрос вовсе не во мне. А в том, чего хочешь ты. Одно дело выразить мне разовую благодарность, как там, – Женька кивает в сторону двери, ведущей в ванную, напоминая о том, как я ласкал ее ртом. Это неожиданно сильно злит. От ее слов я чувствую себя каким-то жалким недоделанным жигало. – И совсем другое – принести себя из благодарности в жертву.

– Что плохого в благодарности?

– Ничего. Опять же, вопрос не в этом.

– А в чём?

– В том, что мне нужно совсем не это. Я… достойна гораздо большего, понимаешь? Я достойна большего.

Она озвучивает то, о чём я сам буквально пять минут назад думал. Способен ли я на достойный ответ? Нужно ли мне всё это? Хочу ли я связать свою жизнь с ней аж до тех пор, пока смерть не разлучит нас? Ведь по-другому не будет. Такая уж она женщина. Максималистка… Я тоже такой, мне ли не знать, как оно. Как же всё сложно! Женька пробуждает во мне столько самых разных, самых противоречивых эмоций, что я не могу разобраться в них сходу. Одно понятно: меня к ней страшно тянет. Невыносимо… И я до дрожи боюсь не справиться. Не соответствовать ей такой. Боюсь оказаться мельче, чем она вообразила.

– Женя…

– Ничего не говори. Сейчас всё прозвучит ложью.

– Я хочу, чтобы ты знала, как я благодарен. Это не обсуждается. И ничего унижающего тебя в этом чувстве нет. Просто… ч-чёрт! Я не мастак говорить…

– Никогда бы не подумала. При желании ты можешь быть весьма красноречивым и убедительным.

– Это другое. Но… Ладно, если хочешь, давай просто сделаем паузу.

– Окей, – она ведёт угловатым плечом и начинает пробираться к краю кровати.

– Нет, ты не поняла. Я не сливаюсь, я…

– Берёшь паузу. Всё понятно. Я не в обиде. Это нормальное желание для такого перестраховщика, как ты. – И я, тот, кто подлетел к ней практически в панике, схватил за руку, вдруг понимаю, что она в самом деле не злится. Не разыгрывает спектакль, чтобы развести меня на эмоции и уж тем более – чтобы подвести к нужному для себя решению. Женька действительно отступает, давая мне время подумать. – Если тебе что-то от меня нужно – обращайся. И…

– Что?

– У меня одна просьба. Если ты захочешь уйти внезапно и… без меня… точней, без нас с Нино… найди минутку попрощаться.

– Твою мать! – рычу я, сам не зная, на кого злясь.

– Я много прошу?

– Нет! Я просто не думаю, что это понадобится, Женя… Постой, ты куда? – Почему-то внутри меня рождается суеверный страх, что это и есть прощание. Что никакого другого прощания не будет. Вообще ничего не будет. Всё!

– Домой. Не хочу рисковать.

– Нет. Погоди. Я же ничего толком не успел разузнать!

– О чём?

– Да обо всём. О… дочери.

Женька светлеет лицом. Отбрасывает туфлю, которую подобрала с пола, и садится на край кровати.

– Она совершенно очаровательная, – мягко улыбается.

– Да. Я заметил. А ещё очень умная. Как ты планируешь ей объяснять, что её отец на самом деле ей не отец вовсе?

– Думаю, это будет проще, чем могло бы. Она Сережу папой не зовет.

– И это ни у кого не вызывает вопросов? – удивлённо приподнимаю брови.

– Сейчас уже нет. Нино сама решила звать его по имени. Это странно, конечно, но не критично. А в нашей ситуации и вовсе хо-ро-шо.

– И все же… Почему ты сразу мне во всём не призналась? Хотя бы после освобождения, я… – В этом разговоре слишком много пауз, но иначе, чёрт его дери, не выходит. Эмоции душат, мешают формулировать и говорить. – Я столько времени потерял… – и дальше отборным матом, в котором столько отчаяния, что мне самому неловко. – Будь оно все проклято!

– Я могу скинуть свой дневничок и фото. Там,