Глиссер, конечно, тоже охранялся. Арсений думал, что в этот раз Загорский просто достанет револьвер и перебьет охрану. Но тот повел себя иначе.

– Возьмите, – сказал он, передавая револьвер Алсуфьеву. – Стреляйте только в самом крайнем случае – если на вас нападут или услышите мой крик: «пали!»

С этими словами он нырнул в темноту и через минуту силуэты охранников куда-то пропали, словно сквозь землю провалились.

Спустя несколько секунд беглецы уже запрыгивали на борт глиссера. Пока Арсений отвязывал линь[42], Загорский завел мотор. Суету заметили на берегу и к ним, стреляя из винтовок в воздух, уже бежали красноармейцы.

– Стой, – надрывался начальник охраны. – Стой, суки, стрелять буду!

– Как сказал бы мой друг Миша Парижанин, немного изящества в выражениях им бы не помешало, – заметил Нестор Васильевич.

Огромный воздушный винт, стоявший на корме, раскрутился почти мгновенно и глиссер, задрав нос над водой и быстро ускоряясь, двинулся прямо в море. По бокам от судна белыми усами вскипела пена. Поняв, что беглецы уходят, охрана стала стрелять по ним уже прицельно. Одна пуля просвистела совсем рядом с ухом Алсуфьева, он невольно пригнулся.

– На пол! – зычно крикнул Загорский, перекрывая шум мотора.

Они с Арсением повалились на дно лодки, пули затенькали по металлу.

– Не хватало еще, чтобы они нам топливный бак пробили, – с неудовольствием заметил Нестор Васильевич.

Однако глиссер уже разогнался и на огромной скорости вывозил их из-под обстрела. Загорский старался удерживать руль и одновременно не подставляться под выстрелы. Поняв, что беглецы уходят, охрана стала прыгать в катера, надеясь их догнать. Взревели моторы, катера рванулись от причала и устремились в погоню.

И тут, наконец, стало ясно, почему Загорский выбрал для бегства именно глиссер. Катера просто не могли соперничать с ним в скорости, как не могут обычные дворняги соперничать с гончей. Глиссер шел почти в два раза быстрее самого быстроходного катера, и очень скоро погоня безнадежно отстала – спустя несколько минут носовые огни катеров окончательно скрылись во тьме.

– Ну что ж, – сказал Загорский, выпрямляясь, – остается надеяться, что нам хватит горючего до самого берега…

В этот миг кто-то застонал на корме. Арсений поглядел на Загорского.

– Да, – с легким неудовольствием сказал Загорский, – у нас пассажиры. Один охранник сидел прямо в глиссере. Не мог же я сбросить его в воду, пока он лежал без сознания – это верная смерть.

Арсений кивнул: ну да, верная смерть. А разве чекист не заслужил смерти? Разве не следует сбросить его в воду на прокорм рыбам прямо сейчас? Нестор Васильевич отвечал, что это не чекист, а простой военнообязанный, бывший крестьянин или рабочий и такой смерти он не заслужил. Арсений удивился: но ведь к катастрофе Россию привели именно эти самые крестьяне и рабочие, возглавляемые большевиками. Именно они обрушили страну, именно они сдали ее германским шпионам, они жгли имения вместе с запертыми там помещиками, а в городах резали буржуев. Так какое же может быть им прощение?

– Для начала давайте-ка свяжем ему руки, – хмурясь, отвечал Загорский. – А окончательную судьбу его решим потом, когда опасность минует.

Алсуфьев согласился неожиданно кротко: что ж, руки так руки; и даже выразил желание найти веревку. Однако Загорский остановил его и сказал, что все сделает сам. А Арсений пока пусть-ка подержит штурвал. Только править нужно не прямо на запад, иначе они приплывут точно в Кемперпункт, в руки к чекистам. Лучше держаться на пару румбов к северу, там пустынное побережье, и там можно будет спокойно пришвартоваться к берегу.

И он ушел на корму – вязать красноармейца. Вернулся через несколько минут и сказал, что все в порядке, теперь он им не помеха.

– Да, если вас не затруднит, передайте мне, пожалуйста, револьвер охранника, – берясь за штурвал, сказал Загорский.

– Какой револьвер? – удивился Арсений.

– Тот, который я вам давал, – спокойно отвечал Нестор Васильевич, не глядя на него.

Рука Алсуфьева скользнула к карману пиджака и замерла на миг. Загорский по-прежнему смотрел вперед прямо по курсу.

– Я почему-то полагал, что мы должны доверять друг другу, – сказал Арсений задумчиво.

Нестор Васильевич кивнул: должны. Вот только оружие пока лучше держать в одном месте, а именно – у него.

Арсений глядел Загорскому прямо в спину. Спина эта была совершенно расслаблена и не ждала никаких неприятностей. Нестор Васильевич, несмотря на свой богатый жизненный опыт, не понимал одной простой вещи: лагерь учит заключенного думать только о себе. Все прежние ценности здесь отступают на второй план перед основными инстинктами, которые заставляют беспокоиться только о сытости и комфорте.

Кто в этих обстоятельствах для него Загорский – товарищ по несчастью или неудобное обременение, от которого правильнее всего было бы избавиться? Ответ очевиден…

Арсений вздохнул, вытащил наган из кармана и отдал его Нестору Васильевичу. Тот взял револьвер не глядя, кивнул, положил к себе в карман куртки.

– Сколько до берега? – спросил Арсений после небольшой паузы.

– Глиссер дает около тридцати узлов, – отвечал Загорский. – На такой скорости, я думаю, нам понадобится меньше часа.

– А что потом? – не отставал Арсений. – Куда мы направимся потом?

Загорский слегка поморщился. Убегая, они подняли много шума. Вывели из строя аэроплан, увели глиссер. Чекисты им этого не простят, будут преследовать повсюду. Так что, видимо, придется уходить через границу, в Финляндию. Это двести с небольшим верст пешком. Если поторопиться, дней за десять вполне можно будет одолеть весь путь.

– За десять? – удивился Арсений. – Но мы пойдем по дикому лесу, пойдем наугад, без карты и компаса. Возможно, придется много блуждать…

– Блуждать мы не будем, – перебил Нестор Васильевич, – у меня есть компас.

Арсений поначалу не поверил. Компас? Но где Загорский смог его достать? Нестор Васильевич отвечал, что привез его с воли.

– Как же вы смогли спрятать компас при досмотре? – недоверчиво спросил Алсуфьев.

Нестор Васильевич вместо ответа открыл свою торбу и вытащил из нее завернутый в промасленную бумагу обмылок. Он сжал его с боков пальцами и обмылок разделился надвое. В нижней, пустой его части лежал миниатюрный компас.

Арсений восхитился выдумкой Загорского, но вид у него по-прежнему был озабоченный. Очевидно, что какая-то мысль все время не давала ему покоя. Нестор Васильевич спросил, что его тревожит.

– Я думаю о том, что нас ждет в Финляндии, – отвечал Алсуфьев. – Ведь мы перейдем границу незаконно, нас могут просто пристрелить. Могут посадить в тюрьму, могут вернуть в Россию, где нас отправят обратно в лагерь. Но даже если все обойдется, я не понимаю, что мы будем там делать. Ведь это совсем чужая страна.

– Во-первых, не совсем чужая, – заметил Нестор Васильевич. – У меня в Финляндии, в Куо́ккале, есть дача. А, кроме того, нас там будет ждать мой помощник, Ганцзалин.

Нечто вроде улыбки затеплилось на лице Арсения. Казалось, чем дальше они отплывали от злополучного лагеря, тем быстрее к нему возвращались человеческие чувства. Это заметил и Загорский и подумал про себя, что, несмотря на перенесенные испытания, парень, похоже, все-таки не совсем пропащий…

К берегу подходили на самой малой скорости, чтобы случайно не сесть на мель. Наконец причалили.

– Что будем делать со стрелком? – спросил Алсуфьев.

– Вытаскиваем на берег, – отвечал Нестор Васильевич.

Загорский взял красноармейца за плечи, Алсуфьев – за ноги, подняли и вывалили на берег. Связанный охранник забился, замычал сквозь кляп. В темноте нельзя было разобрать выражение его лица, но ясно было, что он при последнем издыхании от ужаса.

– Неужели отпустим? – спросил Арсений.

Загорский покачал головой.

– Так сразу нельзя – побежит стучать.

Алсуфьев предложил так и оставить пленника на берегу – связанного. Но Загорский и тут не согласился. Если красноармейца найдут слишком быстро, он все про них расскажет и за беглецами снарядят погоню. А если стрелка не найдут сразу, его живьем заест мошка.

– Так что же делать? – не отставал Арсений.

– Пока возьмем с собой, а при удобном случае отпустим, – решил Нестор Васильевич.

Загорский присел над извивающимся на влажном берегу красноармейцем. Легонько хлопнул его рукой по плечу. Тот испуганно замер.