Уже приготовившие свои восторги зрители обескуражено молчали.

— Извольте руку, — буднично сказал Рукосил, опускаясь на колени. Белыми штанами на смоляные швы палубы.

Принял девичью пясть и ткнулся губами в суставы пальцев. А потом, как давеча в буковой роще, снисходительно похлопал Золотинку по руке, умеряя самонадеянность победительницы.

Тут-то Золотинка и нашла взглядом Рукосилов перстень, волшебный перстень, что подмигивал желтым во время состязания…

Нет, она не крикнула в голос с выражением ужаса: АСАКОН! Но Рукосилу и подавленного вздоха хватило, чтобы оценить всю меру испытанного девушкой потрясения. На коленях, снизу вверх глядел он, приоткрыв сложенные хищной ухмылкой губы. Да, Асакон! — отвечал он ей жестким взглядом.

И поднялся как победитель.

Так хорошо знакомый ей Асакон! Погубивший Поплеву, утянувший на дно Тучку, изменивший в смертельной опасности Михе Луню Асакон. Проклятый камень, так врезавшийся в ее судьбу и судьбу близких, — ни одному человеку не принес он счастья.

Золотинка едва отвечала теребившим ее поздравлениями и любезностями кавалерам. Изнемогая от тягостных догадок, вынуждена она была изображать собой царицу праздника еще с четверть часа, если не целый час, и тогда только улучила миг удалиться.

Запершись в комнате, она сжимала виски, чтобы выдавить из победной своей, пустопорожней, тщеславной головушки хоть какой-нибудь толк. И не видела ни в чем утешения. Асакон в руках чародея… Значит… значит и Поплева там. Поплева и Миха Лунь. Когда Тучку отправили на ладьи, Поплева уже попался. Не было ничего… не было ничего такого в ее судьбе, что бы не произошло по воле и соизволению Рукосила. Он играет с ней, Рукосил. Кажется, Золотинка всегда это знала, догадывалась и понимала, но только сейчас жалкое ее положении открылось во всей испепеляющей ясности.

И жив ли еще Поплева?

Когда Рукосил нашел в сундуке письмо принцессы Нилло… да нашел ли он? И Поплева… Какой ужас — его пытали в Казенной палате как соучастника в незаконном волшебстве!

Но нужно подумать. Рукосил нашел письмо принцессы Нилло и дал ему ход… Дал ему ход… дал ему ход… уверенный, что Золотинка… что Золотинка на привязи… Что Поплева… боже мой!

Золотинка изнемогала. Спутанная мысль ее бежала по кругу одних и тех представлений, она осыпала себя упреками и мучалась, больно спотыкаясь на тех же подозрениях и открытиях.

На следующий день не стало легче. Стало хуже. Глаза открылись и не было уж никакой силы их зажмурить.

Золотинка поняла, что все кончено. Безмятежная пора пришла к концу, и больше уж нельзя было существовать, притворяясь не помнящей, невидящей и незнающей.

А Рукосил ждал. Рукосил ждал, когда она придет с повинной.

Поразительно, что он не подталкивал ее прежде времени, ни словом, ни намеком не открывал ей свою власть, позволяя погрязнуть в тщеславии и удовольствиях… погрязнуть до полного уже бесчувствия, до беспамятства. До свинства.

И не было никакой возможности уклониться от объяснений, потому что Поплева… Потому что Поплева.

Но прежде, сообразила вдруг Золотинка, я имею право проститься с Юлием. Кто запретит мне его увидеть, если все кончено? Простая мысль эта принесла облегчение.

Часа за три до захода солнца караван пристал на ночевку к правому берегу реки, где за полосой лесистого склона вздымались горные кручи. Насады, ладьи, дощаники приткнулись друг к другу, так что весь стан занял не больше версты. Потянуло дымом костров.

Золотинка переоделась по-мессалонски: в шаровары и туфли на толстой подошве без каблуков. Волосы она убрала тонким зеленым платком, который завязала на затылке — по мессалонскому образцу.

Некоторое время она потолкалась на палубе среди увивавшейся вокруг нее молодежи, а потом быстро сбежала на берег и, оставив поклонников с носом, нырнула в кусты. Тут приходилось остерегаться горланившего по зарослям народа: гребцы и ратники собирали хворост, рубили шесты для шалашей. Ближе к подножию крутояра обнаружились выбитые скотом тропы, и Золотинка заложила обманную петлю, чтобы спуститься к насаду наследника.

Но Юлий попался ей на глаза совсем не там, где можно было ожидать, случайно оглянувшись, она приметила юношу у себя за спиной в каменистом распадке, который превращался выше в ущелье. Потеряв, по видимости, тропу, Юлий выбрался из кустов, чтобы перебраться через обрушенные в ручей валуны. Тут Золотинка его и признала, несмотря на расстояние. Да и кто бы другой еще в одиночку, без явной нужды полез по забирающему в гору ущелью?! Юлий!

Золотинка недолго думала: деваться ему все равно было некуда, только вверх и вверх. Ровным упругим шагом, наклонившись вперед, двинулась она в гору, поставив сразу дыхание, чтобы справиться с затяжным подъемом. Тропа петляла с одного берега ручья на другой, терялась и тут же находилась опять сама собой, и все приходилось прыгать по стертым водою камням. Понадобилась немалая доля часа, чтобы найти место, где попался на глаза Юлий, но тот уж, понятное дело, исчез бесследно. Золотинка не останавливалась, она поднималась споро и ловко, не пугаясь препятствий, иногда внушительных с виду, — что было пугаться, если Юлий прошел?!

Оглядываясь на реку, которая представлялась теперь далеко внизу, на открывшиеся просторы лугов и равнин на том берегу Белой, Золотинка поняла, что будет искать юношу на вершине. А потом нашла этому подтверждение: присмотрев тропку к левому склону ущелья, она нашла ступени необыкновенной вросшей в скалу лестницы из громадных грубо отесанных камней. Нашла и обрадовалась радостью Юлия, который до нее уже здесь прошел.

Рассчитанные на исполинов ступени вели в отвесные кручи над пропастью. Тропа лепилась к скале, исчезая для взгляда за поворотом, но не кончалась и заводила все выше и выше — к небу. Озираясь на пропасть, Золотинка видела внизу под собой в сумеречном, тусклом провале прежние валуны и ручей; противоположный склон ущелья, словно жаром облитый в терпком свете низкого солнца, виднелся отчетливо и ясно во всех мельчайших подробностях. Обросшие травой скалы эти казались рядом — камнем добросить. Но дух занимался, когда Золотинка соображала действительные расстояния. Она поднималась все медленнее и осторожнее, цепляясь временами за камни.

Сооруженная в век исполинов, волотов, лестница эта оставалась забыта не считанные, верно, столетия. В щелях между плитами пробивалась буйная растительность, сбитые, раздавленные кое-где стебли, со свежим соком на изломе выдавали прошедшего только что человека.

И вот, вздыхая всей грудью, отряхивая заливающий брови пот, Золотинка взбежала на открытое вольным простором плоскогорье; всюду, куда достигал глаз, под покровом полеглых трав тянулись мягко очерченные холмы и склоны. Следы потерялись, но Золотинка и без того знала, куда ей держать путь: назад вверх по угорам в сторону реки. Пологий подъем обрывался потом чудовищной, невообразимого взмаха пропастью.

Золотинка увидела даль, залитую чарующим светом равнину на той стороне Белой. Провал на десятки верст… он тонул в тончайшей розовой мгле, в призрачном, но почти осязательном в своей вещественности тумане. Словно это были затопившие оставленный внизу мир воды. Дольний, подножный мир. А здесь, в горних пределах, здесь не было ничего — разреженная, пронизывающая пустота.