Асакон. Однако и думать не приходилось, чтобы отнять волшебный перстень у бдительного и неутомимого истукана.

Асакон! Многим можно было бы пожертвовать была хоть малейшая надежда на успех. Но Рукосил, конечно же, не зря доверил перстень медному болвану, имел, значит, основания полагаться на его неколебимую верность. И сколько бы Золотинка ни дурачила медного человека, шмыгая по углам, невозможно было взять над ним верх — ловкость всегда уступит неутомимой силе. К тому же одеревеневшие от усталости ноги плохо повиновались, настоящей-то прыти не было.

Золотинка выскользнула в смежную комнату, захлопнула дверь и, обнаружив засов, тотчас его задвинула. Натолкнувшись на преграду медное чудовище озадаченно заскрипело всеми своими ключами. Дверь содрогнулась — на пробу — и чудовище остановилось думать — как иначе можно было понимать внезапную тишину с той стороны двери?

Золотинка огляделась. Она попала в богатое помещение на два окна, одно из которых оставалось открыто. На подоконнике в тяжелой медной чаше стояла свеча, вокруг роились мелкие мотыльки. Похоже, это была личная комната Рукосила — и спальня и кабинет одновременно. Из обстановки имелась большая кровать за занавесями, сундуки, шкафы и шкафчики. Еще одна свеча горела на верхней полке конторки с наклонной столешницей, чтобы писать стоя.

Тут лежала большая, в лист, книга, окованная потемневшим серебром. Остатками золота на рваной коже читалось заглавие: «Новые дополнения к „Последним откровениям“ мудрого и преславного кудесника Ощеры Ваги, который ныне, на втором году правления под девизом „Росное утро“ четыреста семьдесят пять лет как пребывает по Авероевой скалой без чувств».

— Новые дополнения! — ахнула Золотинка.

Да это было так. Золотинка вскрикнула, но книга осталась, не исчезла — вот она лежала на столешнице, непреложная данность. Вот она перед Золотинкой — величайшие откровения человеческой мысли. Глазком бы глянуть, говаривал бывало Поплева. Что там глазком! Золотинка глядела во все глаза.

Она воровато обернулась: за дверью угрюмо поскрипывал медный истукан, додумавшийся, наконец, подергать ручку. Трудно сказать, что испытывал этот неповоротливый страж, испытывал ли он что-нибудь, сознавая, что сокровенная книга брошена без призора?

Случайный всплеск волны, заставил Золотинку вздрогнуть и напомнил об распахнутом на ночную реку окне. Девушка не стала закрывать решетку, а задернула занавес, оставив свечу снаружи на подоконнике, и вернулась к стойке. Отстегнула застежки книги, откинула тяжелую доску переплета с несколькими страницами и обнаружила, что слов нету. Ничего нет, ни букв, ни рисунков — пожелтелый пергамент с грязноватыми пятнами и закругленными, засаленными углами.

Восемь веков нетерпеливые и жадные руки листали книгу. Листала и Золотинка, лихорадочно перекидывая страницы: и тут и там — ничего. Чтобы оживить исчезнувшие письмена нужно было, вероятно, иметь ключ. Ключ, при том, что Золотинка не представляла, как может он выглядеть и где его искать. В самой книге? Где-то рядом? Или, может быть, Рукосил унес ключ с собой?

Она подвигала на полке всякую дребедень, вроде чернильницы, кувшинчика с чем-то пахучим и монет. Потом подергала запертые ящики стойки. Самый нижний удалось выдвинуть, и сразу пахнуло духом тления. Тут громоздились подсохшие кости: узкие белые черепа, тоненькие ребра и лапки хвостатых существ… Во всяком случае, ладно! это не были человеческие останки — Золотинка, не разбираясь, поспешно задвинула ящик. Еще раз она огляделась, предчувствуя, что никакого ключа, конечно же, не найдет.

Истукан за дверью сдержанно напоминал о себе скрежетом и постукиванием.

Прихватив свечу, Золотинка двинулась в обход комнаты — тени бежали прочь и собирались за спиной вновь. Помраченная волнением, она мало что приметила и сообразила, потому вернула свечу на полку, а себе подвинула стул, чтобы успокоиться. Это оказалась не простая задача: с угнетающей равномерностью истукан сотрясал дверь, не решаясь пока ломать. Но, кажется, до этого оставалось недолго.

И представить только: рядом, за тонкой перегородкой, Асакон в руках бестолкового болвана, здесь — раскрытые «Дополнения». И что? Ничего! Видит око, да зуб неймет. И надо ведь ожидать появления хозяина. Зачем-то он выставил на окна свечи.

Золотинка безнадежно оглядывалась, когда послышался явственный и близкий шорох. Шуршание. Нечто вроде равномерного постукивания. Занавеска колыхнулась, будто ее толкнули пальцем, затрепыхала… Не дожидаясь дальнейшего, девушка бесшумно вскочила и скользнула за кровать, в полумрак, где можно было стать за отдернутый к стене занавес.

На окне продолжалась неясная возня, потом что-то провалилось вниз, послышался частый шаг маленьких лапок. Шум производила черно-белая с длинным хвостом птица. Сорока. Золотинка не оставила укрытия и задвинулась еще глубже — в жилище Рукосила, обладателя «Новых дополнений», естественно было ожидать необычных поступков и от сороки.

С досадливым стрекотанием птица подпрыгнула к запертой двери, стукнулась клювом о косяк и опрокинулась. И тогда истукан, так долго терзавшийся нерешительностью, рванул посильнее — засов отскочил вместе с куском расщепленной доски.

В проеме заблестели кастрюльные бока. Помедлив в полной неподвижности, особенно впечатляющей после решительного вторжения, истукан возвратился вспять и, не мешкая, явился с железной клеткой, в которой сидела точно такая же сорока. Суетившаяся на полу птица впрыгнула на клетку, болван осенил их своей лапой — сверкнуло желтым. Еще сорока подпрыгнула, отчаянно трепыхнувшись крыльями, чтобы кувыркнуться через голову — из пустоты выпала грузная женщина, тяжело ухнул пол.

— У! Куда в омут! Колено! — черным словом взвыла она, приседая и жмурясь, и похлопала ногу — видно, неудачно приземлилась.

На удивление дородная птица! Непомерно большой вырез цветастого платья обнажал смущавшие необъятностью плечи. На затылке у дебелой сороки, совершенно скрывая волосы, так что раздавшееся вширь лицо представлялось таким же голым как плечи, держался огромных размеров чепец — вроде расшитого шнурами пня.

Истукан, задержанный у порога, выказывал между тем намерение пройти в комнату, где чуял Золотинку. Но и на этот раз медный человек был обескуражен самым жалостливым образом!

— Куда, чурка, лезешь! — вскинулась на него сорока-оборотень. — Дверь-то чем тебе не понравилась, зачем ломал? И тоже ведь зенки вылупил — мочи нет! Ну тебя совсем, в омут!

Обладательница необъятных плеч схватила со шкафчика плеть и, не чинясь, заехала в медную рожу толстым концом рукояти. Чем и ошеломила истукана — до такой степени, что он остановился. А сорока с чисто человеческим остервенением принялась его лупить, все норовя по глазам да по глазам, по зенкам его медным, по буркалам!

— Пошел прочь, вон! — вскрикивала она с той отчаянной храбростью, с какой, имея в руках хворостину, нападают на озадаченного быка. — Фу! Медная башка! Лоботряс! Фу! Пошел!

Под градом обидных, но едва ли чувствительных для медной башки ударов истукан замедленно обратился вспять, унося и клетку. Сорока вытолкала его за порог и захлопнула дверь. Тотчас, отставив толстый зад, она крикнула в щербатый пролом: