У Светланы есть еще один хороший защитник – муж, они вместе еще со студенческой скамьи. Александр ограждает ее от волнений, следит за судебными процессами, доказательствами, свидетелями, меняет адвокатов. Рассказывает: когда жену уволили, они с дочкой месяц ее отхаживали. С тех пор на работу устроиться она не пыталась. «Ну кто ее возьмет с такой записью в трудовой книжке?» – объясняет он мне. Да и в любом случае женщине в сорок семь лет со средним специальным образованием работу найти трудно.

Теперь она сидит дома, целыми днями курит, снова и снова переживая случившееся. Говорит: «Я ночей не сплю, у меня после этого случая жизнь – сплошная черная полоса, все дни, месяцы на одно лицо, ни названий не помню, ни чисел».

На работу ее звали, и не один раз, но проводницей, она наотрез отказалась: «Вот еще! С начальников сняли – должность верните». Но молчит о том, что руководителем ее назначили по блату – «муж похлопотал». И она за своим Сашей, как за каменной стеной, решила: не надо продолжать образование, можно отдыхать во время работы, когда захочется, в общем, много чего. Напрочь забыв что кроме человеческого суда есть еще и другой, который чутко реагирует на подобное. А может, и не знала об этом? В мире отношений ты – мне, я – тебе нет места главному.

Если судить формально, то, не сойдя с поезда в ту злополучную ночь для проведения экспертизы, она упустила шанс доказать свою правоту. Если он у нее был.

А теперь пытается догнать поезд, который давно ушел.

«Зло – это просто отсутствие Бога».

Альберт Эйнштейн

Они были моими соседями. Ему лет двадцать пять – двадцать семь, ей пятьдесят три или четыре… Странная парочка.

Каждое утро у них начиналось с ругани, вечер же обычно завершался дракой. Но, видимо, этих мероприятий им не хватало. Злоба требовала постоянной свистопляски, и они часто придирались к соседям. Съемное жилье в «коммуналке», одним словом. Сначала она обвинила меня, что я не вытерла за собой плиту, это выглядело абсурдно по той простой причине, что к плите я не прикасалась и об этом все знали, приходила домой переночевать, но соседке не стала объяснять, просто возразила – не я. И все. Она же, приглашая меня к ссоре, твердо настояла на своем, сказала: «Ты». Хотя на «ты» мы с ней не переходили.

Это был один из тех сумасшедших эпизодов моей жизни, когда нужно было заниматься другими делами – готовилась рукопись книги. Я жила героями, образами, построением фраз и диалогов. Засыпала и просыпалась с блокнотом в руке, постоянно фиксируя самые важные мысли. Оживали воспоминания. Так бывает, когда перечитываешь собственную статью или очерк, на память приходит не то, что зафиксировано, а моменты, создающие образ: запах духов, мягкая улыбка собеседника, взгляд, уловивший солнечный луч. По прошествии какого-то времени понимаешь, что эти штрихи, придают особую ценность встрече.

А за дверью постоянный шум и фраза: «Я тя счас убью» доносится с десятиминутной периодичностью. Летают кухонные и ванные принадлежности, разная обувь. После чтения (мной) псалмов соседи расходятся и кричат слова ненависти, адресованные мне.

По отдельности они неплохие люди. Елена работает провизором в аптеке, интересная собеседница. Когда-то была замужем, в смысле сочеталась законным браком, родилась дочка, но семья распалась, и предприимчивый супруг оставил ее ни с чем. Сначала платил за съемное жилье, а потом «потерялся». Чтобы выжить, она, по собственному выражению, «пошла по мужикам». Надо ли говорить, что дочка, повзрослев, продолжила мамино дело, но, как водится, чересчур быстро. И если Елена в молодости получила диплом, а значит, шанс найти работу, то у дочки пошел другой отсчет сразу: один, второй, третий… В шестнадцать родила первого ребенка, в девятнадцать второго. От разных мужчин. И кстати, обе девочки. Эта семья тоже снимала жилье.

Николай трудится экскаваторщиком на стройке. Всю зарплату, «халтуру», а также выручку от украденного по недосмотру начальства и проданного вдвое дешевле он отдает Елене. Денег, понятно, не хватает. Поэтому каждые выходные он ездит в село к престарелой матери, которая снабжает его мясом, молоком, яйцами, сметаной и грибами. Хвастал, мама столько набирает грибов, что даже на трассе продает. Вот!

В тот день мне нужна была тишина. Временами я очень нуждаюсь в ней, пожалуй, больше, чем в еде и питье. Есть такие часы, когда ничего не хочется делать, а просто смотреть на улицу. Или на облака. Или реку. Не думается. А поскольку было тихо, то мне показалось, что никого в квартире нет, но увы. В соседней комнате скучал Николай. Он, оказалось, тоже любит иногда помолчать. Елена же, наоборот, когда остается одна, включает эстрадные песни. Любые. Только бы не оставаться наедине с мыслями. Ей шум жизненно необходим. Николай вышел на кухню. Слово за слово. Мы с ним разговорились. Я его чуть-чуть пожурила за утренний «концерт», который состоялся перед тем, как Елене уйти на работу. И не знаю, как у меня вырвалось, хотя я обычно не осуждаю личные дела, но тут было что-то другое, я выпалила:

– Как ты можешь поднимать руку на жену, тем более, вдвое старше тебя!

Он ничуть не удивился. Привык. Но все же ему в который раз неприятно слушать такое, это можно было понять по виду. Мой собеседник в считаные секунды сник. А потом рассказал, что он несколько лет назад встречался с юной девушкой, которой было не то девятнадцать, не то двадцать и она, как-то его беспричинно приревновав, сказала, что разрывает отношения – уходит к другому. Кавалер вместо того, чтобы попросить прощения – это он понял гораздо позже, – принялся кричать на нее, ругать последними словами и завершил сцену, как ему показалось, эффектным проклятием: «Чтобы ты всегда со стариками жила!» Жизнь пошла своим чередом, девушка закончила учебу, вышла замуж, родила детишек, а Николай с тех пор сходится обычно с дамами пенсионного возраста. Елена, как оказалось, самая молодая.

Эта ночь была последней в ее жизни. Она говорила, говорила, говорила без умолку о своей молодости, об испачканном выпускном платье, о первой посаженной редиске, о сыновьях-балбесах, о кухонном комбайне и стиральной машине… Слушать не было сил, к тому же начало действовать снотворное, прописанное врачом накануне, ну чтобы не чувствовать законной послеоперационной боли. А наутро, стоило только приоткрыть глаза, как возникло чувство присутствия чего-то или кого-то постороннего. Я глянула на соседнюю кровать и поняла: она больше никогда не расскажет ни о чем. Раз – и нету! Конечно, все мы, соседки по палате, здесь ни при чем, сама виновата, гнойные болезни запускать нельзя – врач предупреждал, и не раз, вот только давит дурацкое ощущение какой-то нелепой причастности к ее смерти.

…Родственники буквально в первый день нанесли ей всякой всячины, как Леониду Якубовичу на телепередачу «Поле чудес»: варенья, соленья, запасное белье, кипятильник, натуральный мед. Подоконник, тумбочка и стол были уставлены только ее продуктами.

– Нельзя же есть до операции, – сказала я, глядя, как Эльвира уплетает пельмени из банки.