Я пришел в себя. И едва не зарычал от досады. Руки дрожали так, что я не мог писать. Не попадал в кнопки телефона. А сейчас нужно писать, нельзя бросить эту главу незаконченной, иначе будет очень плохо. Совсем невыносимо.

— Ты как? — спросил у меня кто-то.

Я поднял глаза и посмотрел на источник звука. На соседней койке сидел Сержант и смотрел на меня с непритворной тревогой.

— Плохо, — признался я.

— Позвать сестру?

— Нет.

Он посмотрел на меня непонимающе, но возражать не стал.

— Дышите хотя бы. Желательно глубоко. — Это уже Мопс. Он, оказывается, тоже сидит и смотрит с тревогой. — И дописывайте, легче станет.

— Что? — не понял я.

— Главу, — коротко пояснил он. — Должно полегчать.

— Откуда вы знаете…

— Ты вслух говоришь, — пояснил Сержант.

— Дописывайте, — повторил Мопс.

Я сосредоточился, постарался уловить чувство, на котором меня выдернуло из текста. Боль? Но что тогда болит? Что это за ощущение?

Архан встал с дивана, убрал нож в ящик и пошел в свою комнату. Теперь все стало понятно. Дело не в том, что он не может простить отца за его жестокость, слабость или страх. Дело даже не в чудовище, поселившемся в нем самом.

Отца легко простить за все, что с ним происходит. Он ведь не виноват. Он просто не справился, и вряд ли бы кто-то на его месте смог. Но вот обо что он споткнулся — это любовь.

Позволить себе любить такого человека — по-настоящему больно. Простить себе эту любовь — почти невозможно. И вот где настоящее испытание.

Глава 10

Я не уловил момент между тем, как дописал предыдущую главу и заснул. Просто в какой-то момент осознал себя спящим. Во сне я лежал все в той же палате, и это меня огорчило. Почему мне не снятся сны про что-то другое? Далекие страны, путешествия, ветер.

— И что дальше? — спросил кто-то.

Я посмотрел на источник звука. У моей кровати на пресловутом красном стуле сидел Андрей. Он выглядел уставшим и даже изможденным. Мешки под глазами, впалые щеки и неприязненный, тяжелый взгляд.

Этот вопрос любил задавать мне отец. И ответа на него не было. Я обещал, что теперь впредь буду заполнять дневник и решу все проблемы в школе, а он отвечал, что это понятно, но что дальше-то? И так до бесконечности. Вопрос стал для меня символом бессмысленного экзистенциального ужаса. Но почему этот вопрос задает Андрей? Как это произошло? Я стал приглядываться к нему и понял, что его черты лица плавно меняются.

— Батюшка приехал, есть желающие сходить на беседу или молитву?

Меня выдернул из сна голос санитара. Я глупо заморгал спросонья и даже не сразу понял, что эта фраза прозвучала не во сне, а наяву. Санитар осмотрел палату в поисках желающих. Никто не реагировал, но вдруг произошло странное.

Сыч резким движением скинул с себя одеяло и сел на кровати. Его взгляд мгновенно сфокусировался, а с лица исчезла обычная отстраненная безэмоциональность. Сыч нахмурился, почесал нос и быстро, сунув ноги в тапки, встал.

— Еще желающие? — поинтересовался санитар.

Но, судя по всему, больше никто не собирался молиться. Сыч довольно бодро пересек палату и вышел. Я удивленно посмотрел на Сержанта, сидящего на красном стуле, он задумчиво глядел прямо перед собой.

— Он же лежал как кабачок на грядке, что случилось-то? С чего подорвался?

— Решил на беседу со священником сходить, — дал самый очевидный ответ Сержант, даже не взглянув в мою сторону.

Мне стало интересно, куда он так внимательно смотрит, но на противоположной стене не было абсолютно ничего.

— Это я и сам видел. Но он же в депрессии, разве нет?

— Я не доктор, чтобы диагнозы ставить. Но, скорее всего, да.

— И почему он так подскочил? Что его в себя-то привело?

Сержант вдруг привстал и сдвинул стул левее. Совсем чуть-чуть, на несколько сантиметров. Сел и снова уставился в стену. Я наконец понял, что происходит. Он пытается поставить стул ровно по центру комнаты.

— Он семинарист, — пояснил Сержант. — Вполне вероятно, что он сюда и попал в связи с каким-нибудь религиозным вопросом.

— А ты как сюда попал? — зачем-то спросил я.

— Может, есть предположения? — ответил он вопросом на вопрос, снова привстав и подвинув стул на несколько сантиметров левее.

Я закрыл глаза и попытался уснуть. Ничего не получилось. Я чувствовал себя уставшим, вымотанным, как после бессонной ночи, но сон не шел. Более того, оказалось, что меня немного потряхивает и, кажется, даже знобит. Заболел?

Тем не менее я продолжал лежать с закрытыми глазами, надеясь, что рано или поздно получится уснуть. Хотелось бы проснуться уже утром, собрать свои пожитки и покинуть это место. Почему-то именно сейчас все звуки, в частности скрипящий под Сержантом стул, и запахи психушки стали раздражать особенно сильно.

Чтобы отвлечься от них, я мысленно вернулся к книге. Теоретически осталось всего несколько глав — это хорошо. Книга дается мне тяжело, если не сказать болезненно, но есть и реальные сложности. Например, непонятно, как добиться чередования зарядов. Раньше мне казалось, что Архан обеспечит позитивный заряд, что позволит по всем правилам покатать читателя на горках эмоций — плохо, хорошо, плохо, хорошо. Но оказалось, что это работает не совсем так.

Все сцены с Арханом вообще выпадают из логики «хорошо/плохо». Как будто само наличие ответственности, а также понимание героем связи своих действий с результатом снимают заряд со сцены. Пропадает напряжение. Не делает ли это героя картонным и неживым?

Тут мои мысли логично перескочили на порядок выше. Подразумевает ли жизнь наличие напряжения? И что тут первично — убежденность в том, что жизнь связана с напряжением, что и приводит к такой жизни, или напряжение,