Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я пожала плечами — воплощенная невинность.
— Ну… да, он подарил заранее. Что еще я могу сказать? Мы понимали, что ты начнешь возмущаться, поэтому я тебе ничего не сказала. Ты злишься?
— Каллен, насколько я понимаю, «Джанни Версаче» означает, что это из Италии. А итальянские кожаные куртки стоят дороже национального долга. Элиот, конечно, богат, но это уж слишком.
Дэнни подошел к телефону, набрал номер Элиота и попросил зайти на пару минут.
— Всем привет! Ух ты, здорово, видели бы вы себя со стороны. Вы что, драться собрались? Можно посмотреть?
— Элиот, ты действительно подарил Каллен на день рождения эту куртку?
— Нет. — Лицо его не отражало ровно ничего.
— Элиот! — Еще немного, и я сорвала бы голос. — Не ври! Скажи правду. Ты ведь подарил мне ее на день рождения!
— Ничего подобного, Каллен. Я ее подарил, потому что люблю тебя.
Мое давление выровнялось, чего нельзя было сказать о Дэновом. Он вручил мне куртку и, не переставая хмуриться, сел рядом на диван.
— Эл, так же нельзя.
— Дэниел, старый приятель, у меня и к твоему дню рождения припасено кое-что сногсшибательное. Могу спуститься принести.
— Не надо, Элиот. Ты ставишь меня в очень неловкое положение. Это неправильно… Очень мило, конечно, но все это совершенно неправильно.
— Чистая правда, но таким образом вы будете передо мной в неоплатном долгу, так что теперь попрошу со мной поласковей, а то вам будет стыдно.
— Ну хватит тебе, Дэнни. Сам же широкая натура. Не цепляйся к Элиоту, он просто берет пример с тебя.
Впервые за все время нашей совместной жизни мой супруг всплеснул руками:
— Не в том же дело, Каллен. Я не Эбенезер Скрудж![55]
— Боже, благослови наши подарки. Все до единого!
— Ну хватит, Элиот. Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
— Дэнни, поскольку я тут обвиняемый, у меня есть право сказать несколько слов. Семейство Джеймсов — единственные люди на всем земном шаре, ради которых я готов в огонь и в воду. И вы оба это прекрасно знаете. В огонь и в воду! Все прочие мои знакомцы остроумны, очаровательны и насквозь фальшивы. Сплошной внешний лоск, ничего кроме. Кого-то из них я люблю, кого-то терпеть не могу — но не доверяю никому, кроме вас двоих. Как на духу! Если мы поссоримся, я просто умру… Дело в том, что мой адвокат все уши мне прожужжал и наконец добился своего: полтора месяца назад я составил завещание. Бенифициаром я объявил Мей. За мной примерно четыреста тысяч. Вашим бандитским рожам я такую сумму не доверю, но моя крестная дочь может отправляться учиться хоть в Радклифф, если захочет[56]. Протесты не принимаются. Баста. Точка.
Я улыбнулась ему, очень криво:
— Элиот, ты, старый…
Дэнни поднялся и сгреб его в объятия. Они долго так стояли, замерев, а я смотрела на них, стискивая забытую кожаную куртку.
Когда-то я думала, что сила характера — результат очерствения; замысловатая система защиты, позволяющая примириться с правдой жизни и не давать себе повода для волнений. Но любым системам выработки характера дорога прямиком на свалку, если вы обнаруживаете, что никакой правды не осталось… или она неузнаваемо преобразилась.
После происшествия с курткой я очень боялась рассказывать Дэнни о том, что было между мною и Вебером, и о новом развитии событий на Рондуа. Впервые за всю историю наших отношений я усомнилась в своем муже, и это мне очень не понравилось. Я усомнилась в нем, потому что он не был тем человеком, которому я хотела бы поведать все без утайки. На том этапе оптимальным доверенным лицом для меня являлся Элиот — с его умением понять, почему люди иногда совершают глупости; с его благожелательным вниманием и чистосердечной верой в неведомое. Я не хотела замыкаться в себе или утаивать от мужа что-нибудь существенное, но опасалась, что он не проявит достаточного понимания. Максимум, на что можно было рассчитывать, это на сочувствие, симпатию. Элиот же владел эмпатией и вместо того, чтобы снова толкать меня к психиатру, хотел вместе со мной понять, что же творится у меня в голове, самостоятельно распутать весь клубок причин и следствий.
— Да подумаешь, Каллен! Ну сделала ты аборт. Все делали аборт; это старо как мир. Даже я делал аборт — жестоко абортировал свою последнюю пассию, Шерифа Томпсона.
— Шерифа? Его действительно так звали?
— К сожалению, да. Невысокий такой негр в ковбойской шляпе. Он на полном серьезе хотел, чтобы я купил ему шпоры!
— Элиот, а почему ты никогда не рассказываешь о своих «пассиях»?
— Потому что это грустная тема. Мне очень не везет в любви. Но не будем сейчас об этом. Видишь, как я был прав насчет Рондуа? Любой сон сводится к разрешению конфликтов. Психоанализ для бедных, понимаешь? Ты сделала аборт и чувствовала себя отвратительно. Ощущала вину и носила ее в себе долго-долго, хотя, по-моему, это полный бред. В общем, как бы то ни было, эти твои рондуанские сны помогают тебе прочистить систему. Так это ж великолепно! Помоги малышу Пепси найти Кости Луны, и ты свободна! Сколько их уже? Три?
— Да. Последняя — за благородство. Пепси спас жизнь Фелине, а потом пощадил Зной:
— Какой еще зной?
С большой буквы — это имя собственное. Он плясал в пустыне и попытался съесть Фелину.
— Фелина — это волчица?
— Верно. А Марцио — верблюд, мистер Трейси — пес…
— …В большой черной шляпе, правильно?
— Правильно.
Зазвонил телефон, и Элиот привстал снять трубку. Несколько секунд поговорив, он, к величайшему моему удивлению, передал трубку мне. Лицо его так и искрилось лукавством.
— Милочка, это твой друг Вебер Грегстон. Откуда он знает мой номер?
Я осторожно взяла трубку, словно ядовитую змею.
— Алло?
— Алло, Каллен? Послушайте, извиняюсь, что отвлекаю, но мне надо с вами поговорить. Обязательно надо.
Судя по голосу, усталому и напряженному, он не врал.
— В чем дело, Вебер? С вами все в порядке? Мне хотелось поблагодарить его за все открытки и телеграммы, но речь явно шла о чем-то куда более серьезном.
— Нет, не в порядке. Нужно встретиться — может, прямо сейчас? Я только что прилетел, и мы обязательно должны поговорить. Каллен, это не шутки. Пожалуйста, только не изображайте застенчивость. Происходит что-то нехорошее — и, по-моему, из-за вас. Простите, но так оно и есть. Как насчет встретиться прямо сейчас? Это возможно?