плотно сгрудились за железякой, а пара операторов взгромоздились на прихваченные с собой алюминиевые лесенки и повисли со своими камерами над всеми остальными верхним этажом. Ельцин еще не остановился, а журналист из первого ряда, Вячеслав Терехов из информационного агентства «Интерфакс», плотно зажатый своими коллегами, выкрикнул:

– Борис Николаевич, по поводу девальвации. Сейчас все говорят, будет девальвация или нет.

Это был тот же журналист, что подбегал утром у Новгородского кремля. Ельцин улыбнулся ему и одернул лацканы пиджака. Терехов продолжил:

– Одна фраза. От вас зависит.

Ельцин стал по стойке смирно и медленно, по слогам протянул:

– Не бу-у-у-дет!

Терехов, помня просьбу своих коллег из «Интерфакса» задать вопрос как можно четче, чтобы получить ясный ответ, переспросил:

– Не будет девальвации?

Президент повторил:

– Нет.

Терехов выдохнул:

– Ну всё! Твердо и четко?

Ельцин заверил:

– Твердо и четко.

Журналисты стали повторять: «Твердо и четко. Девальвации не будет». Это они диктовали по телефону коллегам, чтобы те срочно передавали на информационные ленты. Ельцин, уловив важность момента, стал объяснять, помогая взмахом руки:

– И это я не просто придумываю, или фантазия, или хотелось бы. Нет. Это все просчитано. Каждые сутки проводится работа и контроль ситуации в этой сфере.

Ельцин собрал пальцы в горстку, как бы демонстрируя аккуратность, и с напором продолжил:

– Каждые сутки. И тут бесконтрольно, конечно, работа не пойдет[164].

Ельцин не мог понять, почему журналисты так интересуются деноминацией, которая уже свыше полугода спокойно шла по стране. Все было под контролем вроде, а тут такой интерес. Слова «деноминация» и «девальвация» склеились в голове Ельцина. Он уже очень хорошо все понимал про деноминацию, ведь о ней было немало разговоров с Центральным банком и правительством, но не осознавал толком, что такое девальвация. Сам он не знал такого слова, а никто из окружения ему этого не объяснил. Кремль плохо понимал, что конкретно происходит в экономике, и надеялся, что как-то все разрулится. Раньше же разруливалось.

Ельцин свое знаменитое «не будет» сказал в пятницу 14 августа. А днем ранее доходность одномесячных ГКО подскочила на 160 %, и рейтинг на российской бирже РТС сразу после открытия биржи упал на 6,5 % по сравнению с предыдущим днем, и торги были остановлены на тридцать пять минут. Рейтинговое агентство Moody’s понизило рейтинг российского суверенного внешнего долга с B2 до CCA1. Обычно рейтинг такого уровня имеют бедные африканские государства. ЦБ признал, что на рынке межбанковских кредитов острый недостаток ликвидности[165]. ГКО выбрасывали все, кто мог.

Первая половина 1998 года – история безрезультатных попыток и пустых обещаний. Бесконечные заседания в Думе и превратившийся в вечность торг с депутатами, которые не хотели принимать антикризисную программу. МВФ, который было пообещал дать транш в размере двадцати пяти миллиардов долларов, но в наказание за непринятие антикризисной программы дал первый транш не 5,6 миллиарда, а лишь восемьсот миллионов долларов.

Свистопляска нон-стоп. Задолженность государства по ГКО и облигациям федерального займа на начало августа 1998 года составляла триста шестьдесят три миллиарда рублей. Почти столько же доходов в том году должен был получить бюджет[166].

Когда Ельцин на новгородском летном поле всем обещал, что девальвации не будет, в кабинете молодого премьера Кириенко экстренно собрались члены правительства и Центрального банка, чтобы обсудить, как эту девальвацию провести[167]. Короткая сводка информационного агентства «Интерфакс» «Ельцин: девальвации не будет», смятая, лежала на столе у Кириенко. Ее уже прочли все. Некоторые по несколько раз.

Сидели в тишине. Чувство безысходности не покидало собравшихся. Вся агония последних месяцев оказалась бесполезной суетой.

– Зачем он это сказал? – тихо бросил Алексашенко заместителю министра Вьюгину.

Тот пожал плечами и дипломатично ответил:

– Просто сказал.

Алексашенко злился.

– В таких случаях лучше ничего не говорить.

И после паузы с возмущением повторил слова Ельцина:

– «Твердо и четко»!

Сказал и отвернулся. В этот день крупный банк «Империал» не смог расплатиться с западными кредиторами. Это означало, что многие российские банки вот-вот столкнутся с требованиями зарубежных заимодателей о досрочном возврате взятой в долг иностранной валюты[168]. Многие уже лежали, крупный банк «СбС-Агро» взял кредит у Центробанка под залог 75 % пакета его акций[169].

В обменных пунктах стояли длинные очереди. Люди меняли рубли на валюту. Курс рубля уже не слушался ЦБ, а жил своей жизнью. Официальный пока составлял 6,3 рубля за доллар, а в обменниках – уже все семь. Центробанк было в пятницу собирался немного опустить курс рубля, но решил ничего не трогать из-за ельцинского «не будет»[170].

Центральный банк подвела самоуверенность команды. До последнего момента она хоть и знала, что это невозможно, но почему-то надеялась, что сможет выкрутиться из сложной ситуации без дефолта и девальвации. Во всяком случае, когда экономист Андрей Илларионов на закрытом семинаре в июне 1998 года сделал доклад, что девальвация и дефолт неизбежны, ему никто из правительства и Центробанка не поверил – ни Анатолий Чубайс, ни Сергей Алексашенко. Точнее, поверил один человек – Петр Авен, бывший член команды Гайдара, а теперь президент крупного частного «Альфа-банка». Илларионов сделал свой вывод только по одному графику, который демонстрировал, как сильно с весны 1998 года расходится динамика международных резервов с динамикой денежной базы. Анатолий Чубайс, который верил только в лучшее, опровергал эту макротеорию своей уверенностью: на Западе возьмем кучу валюты, резервы вырастут, и опять все будет хорошо.

Авен, послушав Илларионова, решил готовиться к худшему: дал рекомендацию партнерам по банку выходить из доллара и ГКО. Чубайс решил готовиться к лучшему и, поддерживаемый крупными бизнесменами и властью, получил статус спецпредставителя России в МВФ и Всемирном банке и отправился в Вашингтон просить валюту в долг.

Первого транша МВФ в размере восьмисот миллионов долларов государству хватило на пару недель, а «Альфа-банк» – единственный в России – методично и упорно избавлялся от долларов и ГКО. Один только он сбросил ГКО на сто миллионов долларов. Еще на сто миллионов Дубинин приказал банку оставить, обосновывая это тем, что тот – первичный дилер. Так и сказал: «Выйдете из ГКО – лишу статуса первичного дилерства». Знали бы банкиры, чем это все кончится, сбросили бы и оставшуюся половину.

Когда Ельцин заявлял журналистам, что девальвации не будет, она уже стала реальностью. Правительство и Центробанк собрались на совещание, чтобы понять, как вырулить из этой ситуации и возможно ли это.

Главный вывод того совещания был нехитрым: Россия в тупике. Никто понятия не имел, что делать. Министр финансов сказал то, чего все давно боялись и не хотели слышать: если Минфин будет продолжать выкупать погашаемые выпуски ценных бумаг, на это будут уходить все доходы бюджета.

Кириенко даже переспросил:

– Что значит все?

Задорнов спокойно повторил:

– Все доходы бюджета – значит абсолютно все доходы бюджета.

И после паузы продолжил:

– Финансировать плановые расходы бюджета одновременно с выкупом ГКО невозможно.

Кириенко пытался ухватить ниточку надежды.

– А кредиты? Хотя бы bridge financing?

Задорнов монотонно продолжал:

– Нам отказано в получении краткосрочных кредитов под обеспечение будущих приватизационных аукционов.

Кириенко не унимался.

– Почему?

– По мнению кредиторов, для стабилизации ситуации в России нужны более существенные меры.

Задорнов замолчал, но все продолжали смотреть на него,