Но раз уж мы замахнулись на байму всех времен и народов, тонадо обязательно поймать на крючок и те два процента чистых овец, ибо это как разне просто взрослые, но именно они в состоянии покупать игры себе и своимблизким, вносить ежемесячную оплату. А еще могут вкладывать деньги в игру,покупая игровые блага… которые мы еще не придумали, но уже руки чешутся отпредвкушения, как будем дергать за дойки этих богатых дядей.

Мы начали в мае, точнее – тридцатого мая, а сегодня тридцатьпервое декабря. Встречаем Новый год, две тысячи восьмой. Этот праздниксчитается семейным, но мы впервые вот так, всей компанией, в одном месте. И непросто собрались «встретить», то есть встретиться за столом, где много еды ивина, ужраться, чтобы потом хвастать, как перебрал, что уже ничего не помню, асобрались потому, что и не расходились. Вот уже семь месяцев, как нерасходимся, если не считать такой ерунды, как иногда домой показатьсяродителям, иногда даже переночевать дома, а вообще-то мы все здесь, здесь… Дажекогда ночуем дома, души наши здесь.

Задолго до полуночи за окнами начало бабахать, взлетелицветные огни фейерверков, взрывались хлопушки, на улицах и площадях народдурачится, что официально и даже законодательно введено Петром Первым. Работатьу нас так и не научились еще со времен скифов, а вот дурачиться – о да, тут мычуть ли не впереди планеты всей. И хоть наши дурачества какие-то унылые, несравнить со знаменитыми бразильскими карнавалами, зато самые затяжные: никто вмире не отмечает Новый год две недели кряду, потому что после Нового идеткакой-то «старый Новый»…

Я повертел на языке это новое словосочетание «2008 год»,попробовал говорить просто «восьмой», но как-то непонятно и, хуже того,фальшиво. Нужна двузначная цифра, тогда все идет в уши, не расцарапывая докрови барабанную перепонку. Скажем, «семнадцатый год», «сорок первый»,«пятьдесят седьмой» или даже «девяносто девятый». А вот «первый», «второй»…будто ножом по стеклу.

«Десятый», мелькнула мысль. С две тысячи десятого года ужесможем называть его просто десятым, одиннадцатым, двенадцатым. А пока – дветысячи восьмой год.

Две тысячи восьмой год, мне двадцать восемь лет, а ещеничего не сделано, как сказал бы Цезарь, для бессмертия. А наша байма, если всеполучится, даст нам денег, но не всемирную славу, увы.

Габриэлла уже в другом мире. Родители хоть еще не подыскалией мужа достойного ее положения… вернее, своего положения, но усиленноподыскивают. Габриэлла, чуть побунтовав, приняла реальность. Кларисса тоже,похоже, поставила на мне крест: ищет молодых миллионеров, ну пусть даже немолодых, зато уже состоявшихся. Я со своими крушениями точно не включен даже всписок рассматриваемых кандидатур.

Да ладно, носки проще купить новые, чем стирать, впродуктовый магазин заскакиваю по дороге: он как раз между гаражом и моимдомом. Сейчас набрал в тележку ветчины, буженины, сыра, провез ее мимо полок сдетским питанием, здесь все от двадцати видов молока до всевозможных манных ирисовых каш, расфасованных строго по возрасту ребенка: от шести месяцев до двухлет, от года и до трех, от двух и до пяти… Так что современной молодой мамеможно не уметь варить кашку ребенку, за нее это уже сделали, потому молодаямама и не умеет, а заставь ее варить – бросит с первой же попытки и ринется вближайший магазин.

То же самое и с нашим мышлением. Оно у современного человекакак у второгодника: если не понял сразу, то мозг буксует и отказываетсянапрягать мускулы. Более того, тут же переключается на более приятные мысли обабах, выпивке, вкусной жратве. Это не его вина, цивилизация постоянноподсовывает расфасованные мысли и мнения на любой случай жизни. Такое не толькооформлено профессионально умело, но и содержание таких расфасованных мыслей,надо признать, как у рисовой каши заводского приготовления, высокого качества –работают профи!

Так чего же напрягаться, думать, изобретать велосипед, когдана все случаи жизни есть умело приготовленная и расфасованная манная каша?

Я стиснул челюсти, даже головой тряхнул, вызвависпуганно-удивленный взгляд молоденькой продавщицы. Мы кто – серая масса, длякоторой готовят расфасованные мысли, или же те, кто готовит? Конечно да, масса,но мы еще барахтаемся, стараемся произвести и сами кое-что, какой-то продуктили какую-то мыслю, что навяжет прочей серой массе наши, именно наши мысли,ценности, представления…

Только бы удержаться, не скатиться, не сорваться. Пока,тьфу-тьфу, держимся. Как ни странно, даже энтузиазм не угас, хотя время идет,бежит, скачет, летит. Наверное, слишком уж накопилось в каждом из насстремление вырваться из того болота, в котором живем. И когда я вякнул насчетпоследнего шанса, все ухватились, как утопающие: другого шанса в самом делеможет не быть вовсе…

Сегодня первое января, Новый год, никто в России неработает, и еще две недели не будет работать, за эти две недели беспробудногопьянства от алкоголя умрет сто тысяч человек, от обжорства – сорок тысяч, попьяни попадут под машины, выпадут с балконов и так далее – семьдесят тысяч… Дахрен с ним, пусть дохнут, не жалко. Жаль только, еще пятьдесят тысяч, которыхпьяные водители собьют на дорогах…

Я припарковался, окна офиса освещены, изредка мелькают тенина жалюзи. Чувствуя, как радостно стучит сердце, а горечь, что вот я сноваодин, Габриэлла и Кларисса в руках других мужчин, медленно уходит, я взбежал поступенькам, тихо прошел по коридору и приоткрыл дверь.

В ноздри шабанул запах свежесваренного кофе, пахнетбулочками и ветчиной. Офис выглядит живым: диваны нашими задницами протерты додыр, продавлены, на креслах горы книг, бумаг, дисководы и коробки с ДВД, столытоже завалены, а клавиатуры в желтых пятнах пролитого кофе. В помещении, кромеаромата кофе и ветчины, чувствуется по запаху еще и пикантная колбаска иохотничьи сосиски, только они пахнут так остро. Похоже, половина команды иночевала здесь, заказывая продукты по инету из ближайшего круглосуточногомагазина.

Скофин собрал у своего стола Ворпеда, Николая и Секиру,размеренно втолковывал им, словно деловито тесал у каждого на голове среднихразмеров кол:

– Кроме удовольствия набить морду живому игроку, а некомпьютерному, это первая ступенька удовольствия, есть и вторая – схватка патина пати, война кланов, гильдий и даже альянсов! Это хоть понятно? Ну а высшаяступень – противостояние Севера и Юга, Запада и Востока, Света и Тьмы… ну, какне назови, а чтоб мир расколоть на две половины…

Ворпед сказал живо:

– Можно и третью половину!

– Это как?

– Скажем, есть еще нейтралы. Которые ни с кем не воюют.

Николай нахмурился.

– Когда тигры дерутся, выигрывает китаец на дереве?

Я подошел тихо, Ворпед оглянулся на меня, отвесил вежливыйпоклон, остальные просто поулыбались, Скоффин объяснил наставительно: