Обретя владельцев, леса получили и собственный правовой статус, и специальное обозначение: лес, находящийся во владении знатного господина, получил название «форст» (Forst)[60]. Немецкое слово Forst хотя и происходит, как и французское foret, и английское forest от латинского понятия forestis, однако же в Древнем Риме его, очевидно, не знали, как не знали и самого явления лесов в господском владении; forestis – это языковое (и правовое) новообразование, возникшее в VII веке н. э. Происходит оно, возможно, от латинского foris (снаружи), то есть могло обозначать территории, не входящие в частную собственность крестьян. К форстам не обязательно относились только леса, могли входить в них и пастбища, и даже то, что мы бы сегодня назвали лугами и пустошами (Heide). Ведь и форсты, и пустоши с точки зрения средневекового права находились «снаружи» от крестьянских пределов. Действительно ли forestis происходит от foris, мы точно не знаем. Есть и другое мнение, согласно которому слово Forst первоначально обозначало землю, обнесенную забором, причем сам «забор» мог быть и некоей фикцией, то есть Forst понимался как закрытый, замкнутый на себя участок земли. Существуют и иные толкования. Может быть, Forst происходит из какого-то другого языка, языка «дикарей», оставшихся за бортом цивилизации, так что мы и предполагать не можем, что значило это слово первоначально. Однако филологические толкования происхождения понятия Forst хорошо подходят ко всем тем характеристикам, которые отличали его с самого начала. А в течение Средних веков и Нового времени слово обросло новыми оттенками значения.

Некоторые форсты долгое время оставались во владении короны, что видно и по их названиям (Königsforst – королевский форст, Reichswald – имперский лес). Очень много имперских форстов было в течение Средних веков передано в дар дворянам и монастырям. Сегодня это, возможно, выглядит странным: кто же будет раздавать собственное достояние, какие для этого могли существовать мотивы? Одни предполагают, что король не мог удержать за собой столь обширные владения, его земли были просто чересчур велики. Другие считают, что Корона старалась привязать к себе дворянство, заставить его ощутить признательность и чувство долга, земля с лесами служила в таком случае хорошим подарком. Или же королевская власть попросту теряла интерес к таким угодьям, в подтверждение чего постоянно приводят пример Фридриха II Гогенштауфена[61], удалившегося из центра своей империи в охотничий замок Кастель дель Монте на юге Италии. Именно Фридрих II с особой щедростью раздаривал форсты дворянам.

Но может быть, нужно обратить внимание на языковые тонкости: король не «раздаривал» (verschenkt) свои владения, а «дарил» (geschenkt). И может быть, этот процесс станет понятнее, если учесть внутреннюю логику колонизации как освоения земель. Получая в дар от короля форст, дворяне или монастырская община впервые действительно были вынуждены поселиться «снаружи», в лесах, по-прежнему вполне диких. Строительство замка на территории подаренного форста обеспечивало безопасность участка земли, дороги, мельницы, а тем самым служило всему «делу колонизации». Постоянно проявляется тесная взаимосвязь замка, дворца или монастыря, с одной стороны, и форста – с другой. Некоторые форсты возникали, правда, только после строительства жилых дворянских зданий, однако же обычно происходило обратное: замок и монастырь возводились в диком лесу, их владельцы таким образом получали землю, осваивали ее и формировали администрацию, обеспечивая безопасность. Сознавали ли средневековые монархи, что принцип dividae et impera[62] был лучшим средством осуществления внутренней колонизации центральноевропейских лесов?

Правила пользования в форсте (позже появились также обозначения Wildbann или Bannwald – «заказник», «заказной лес») определял землевладелец. Именно он принимал решение о рубках леса для основания новых деревень, где селились колонисты – люди из других регионов, но может быть также из неосвоенных частей самого форста, ведь «дикие орды» нужно было как-то усмирять. Внутри островов-вырубок, которые, как ложноножки при движении амебы, то вторгались в лесные земли, то втягивались обратно, возникали деревни с лесными наделами-гуфами [63]. Совпадают ли их сегодняшние очертания с теми, какие они имели во время своего возникновения, мы знаем далеко не всегда, исторических карт таких поселений слишком мало.

Землевладелец решал, можно ли выгонять скот для выпаса из внутренней части деревни наружу, в форст, давал разрешение на закладку в форстах лугов. Такие луга (Forstwiesen) известны вблизи Мюнхена: на небольших вырубленных полянах крестьянам из окрестных деревень дозволялось косить траву. В других местах такие участки назывались «лесные луга» (Gehölzwiesen). Некоторые землевладельцы разрешали расчищать в форстах общинные поля для временного пользования. Об этом уже упоминалось ранее в связи с прусским шеффельным хозяйством.

Был и такой вид лесопользования, право на который землевладельцы, как правило, оставляли за собой: охота[64]. Можно предположить, что к охоте относится понятие Wildbann – «заказник», синоним слова Forst, однако wild («дикий») в этом слове связано не с дичью, водящейся в лесу, а с понятием Wildnis, «диких мест», то есть того состояния, в котором находился этот лес до начала внутренней колонизации. Многие князья были (да и сейчас остаются) страстными охотниками, дворцы и замки гордятся своими охотничьими трофеями. Нет такого музея – бывшего замка или дворца, в котором бы их не было. В позднем Средневековье некоторые замки были перестроены в охотничьи дворцы, другие же дворцы строили специально рядом с форстами. Один из старейших охотничьих дворцов – уже упомянутый Кастель дель Монте, хотя находится и не в лесу, однако явно служил определенной цели. Может быть, там просвещенный кайзер Фридрих II Гогенштауфен «изобрел» тот стиль жизни, который хотя и не служил укреплению королевской власти, однако обеспечивал успешность цивилизации?