Первым делом предстояло спилить более 2000 деревьев, чтобы обнажить поверхностный слой почвы и разметить топографию карьера в том виде, какой он имел тридцать лет назад. Скорость, с которой деревья спилили, очистили от коры и увезли с площадки благодаря современному оборудованию, оказалась просто невероятной. Работа, на которую в прошлом ушло бы несколько недель, была выполнена за считанные дни. Некоторые деревья намеренно оставили по границам карьера, чтобы за ними можно было спрятаться от назойливых журналистов и любопытных местных жителей, рисковавших свернуть шею, свалившись вниз с трассы А9. Я была уверена, что, если Рене и Эндрю там, мы непременно их найдем, хотя, заявив об этом прессе, немедленно пожалела о своих словах. Я не собиралась будить в людях напрасные надежды. Если же нас ожидал провал, то, по крайней мере, мы бы убедились, что в карьере никаких улик нет.

Не исключалась возможность того, что карьер использовали как первичное место захоронения. Останки могли закопать там, а позднее извлечь и перевезти в другое, а потом и в третье место. Эта теория подтверждалась всеми имевшимися у следствия данными, за исключением замеченного запаха разложения. Места первичного захоронения обычно выбираются из-за их удобства и близости к месту преступления (в данном случае, вероятно, к сгоревшей машине). Они также обычно хорошо известны преступнику. Поскольку большинство убийств происходит незапланированно, убийцу сначала охватывает паника, и он пытается как можно скорей избавиться от тела и сопутствующих улик. Дальше, немного поразмыслив, он возвращается и перевозит останки в более безопасное место, подальше от места преступления. Поскольку в этот раз он успевает все обдумать, обнаружить место вторичного захоронения для следствия куда сложней, не говоря уже о третичном.

В следующие четыре недели мы перелопачивали 20 000 земли из карьера, координируя работу копателей и судебных археологов и антропологов, в поисках костей, обрывков одежды, деталей коляски и тому подобного — ведро за ведром. Археологи руководили копателями и осматривали поверхность земли после каждого взмаха лопаты, а антропологи тщательно просеивали каждую горсточку почвы. Мы работали в сушь, в дождь, в жару и холод, под градом и пронизывающим ветром — иногда все в один день.

Чего мы добились? Мы знали, что восстановили топологию карьера в точности в том виде, в каком он находился в 1976 году и ранее. Мы обнаружили предметы, это подтверждающие, в том числе пакетик от чипсов с солью и уксусом, на которых Джимми Сэвилл рекламировал соревнования в честь юбилея королевы. Мы знали, что если бы останки действительно находились там, мы бы их непременно нашли, поскольку при таком тщательном обследовании не пропускали даже косточки птиц и грызунов. Мы обнаружили потенциальный источник неприятного запаха: в карьер свозили содержимое из общественных туалетов, которое закопали, когда началось строительство трассы А9 в 1970-х.

Но мы не нашли Рене Макрей, не нашли Эндрю и не обнаружили никаких улик, относящихся к одному из них или к их исчезновению. Это стало тяжелым разочарованием для команды, которая, начиная такую масштабную операцию, возлагала на нее огромные надежды, но мы сделали все, что могли, и были уверены, что, где бы они сейчас не находились, в карьере Далмагэрри их точно нет.

Стоимость работ оценивалась приблизительно в 110 000 фунтов, что было бы совсем небольшой ценой, наткнись мы на останки Рене и Эндрю. Главный констебль приложил немало усилий, чтобы добиться разрешения на вскрытие карьера спустя тридцать лет после их исчезновения, но он стал бы настоящим героем, если бы там нашлись их тела. Лично я считаю, что это было мужественное и смелое решение, которое лишний раз продемонстрировало стремление полиции к раскрытию подобных дел, вне зависимости от срока давности.

По возвращении в свой офис, когда настало время подумать о проделанной работе и о том, можно ли было сделать что-то еще, я внезапно получила глубоко тронувшее меня письмо — его написала сестра Рене, чтобы поблагодарить нас за наши усилия. Она не стремилась к отмщению, а просто хотела вернуть сестру назад, похоронить ее и знать, что теперь Рене дома и, наконец, в безопасности — общее желание всех семей, которым выпала судьба всю жизнь вздрагивать при стуке в дверь, который может теоретически сулить им радостные вести, но, скорее всего, разобьет последнюю надежду.

Когда такие поиски увенчиваются успехом, это, безусловно, счастье для всех нас. Когда мы не находим то, что искали, то просто сходимся на том, что искали не в том месте. В этом смысле сестра Рене выразилась куда более красноречиво, чем я в своих интервью, сказав, что «Время не залечивает раны, и я не верю, что время может заставить людей настолько забыть о преступлении, что виновник решит, будто ему ничего не угрожает. Когда я читаю о старом преступлении, которое внезапно раскрыли, это внушает мне надежду. Может быть, когда-нибудь…»

Время, терпение и совесть — вот что подпитывает надежды у родственников пропавших. Полиция Шотландии не закрыла дело Рене и Эндрю Макреев, равно как и их семья. Кто-то где-то знает, что с ними произошло и где лежат их тела. Возможно, эти люди хранили молчание о чем-то, что знают или слышали, просто не решаясь заговорить. Однако время идет, ситуация меняется, родственники и знакомые умирают, и если такой человек — или люди, — вдруг ощутит укол совести, пусть даже на смертном одре, то должен поступить достойно и положить конец страданиям целой семьи.

Второй случай, о котором я хочу рассказать, касается одиннадцатилетней Мойры Андерсон, которая вышла из дома бабушки в Котбридже холодным зимним днем 1957 года, чтобы купить масла и поздравительную открытку для матери, и пропала. В разрез со стандартной процедурой, в 2014 году королевский адвокат, Фрэнк Малхолланд, назвал ее убийцей педофила Александра Гартшора, скончавшегося в 2006-м, спустя сорок девять лет после исчезновения девочки. Водитель автобуса Гартшор был последним, кто видел Мойру живой, что, безусловно, не означает автоматического признания его виновным. Технически он невиновен до тех пор, пока суд не вынесет ему приговор, но, поскольку Гартшора уже нет в живых, суд никогда не состоится.

Я помню, как в 2002 году сидела вместе с бывшим следователем, вышедшим на пенсию, и смотрела по телевизору новости о ходе расследования по делу об исчезновении двух школьниц, Холли Уэллс и Джессики Чэпмен в Сохеме, в графстве Кембридж. Сторож их школы, Иэн Хантли, утверждавший, что говорил с ними, когда они проходили мимо его дома, давал интервью новостной бригаде. Бывший детектив тогда заметил: «Всегда надо как следует присмотреться к человеку, который утверждает, что последним видел пропавшего живым. Этот мне кажется каким-то скользким». Как все мы знаем, вскоре выяснилось, что Хантли убил Холли и Джессику. Я была поражена прозорливостью моего друга. Полицейские инстинкты, в сочетании с многолетним опытом, поистине бесценны. Полиция сейчас во многом опирается на современные технологии, но старую добрую детективную работу ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов.

Случай Мойры Андерсон стал широко известен благодаря чудесной женщине, активистке по имени Сандра Браун. Сандра, которая была на несколько лет младше Мойры, тоже выросла в Котбридже, приложила массу усилий, пытаясь в точности восстановить, что там все-таки произошло. Она ведет масштабные кампании в защиту прав детей, а в 2000 году основала Фонд Мойры Андерсон, который помогает семьям, в которых дети пострадали от домогательств, насилия, преследований и связанных с этим проблем. В 1998-м она выпустила книгу, Там, где зло, об исчезновении Мойры и о расследовании, растянувшемся на целых сорок лет. В этом исследовании, исполненном справедливого стремления добиться истины, и написанном с характерной для Ланаркшира прямотой, но одновременно с состраданием, она описывает разрушительное влияние, которое насилие над детьми, это самое страшное из преступлений, оказывает на тех, кого затронет.