– Папа, у нас эндшпиль! - укоризненно произнес мальчик, приближаясь к столику.

– Прости, сын! Я на минутку отвлек. Прошенька, посмотри, пожалуйста, Андрея Львовича!

– Общее сканирование или на клеточном уровне?

– Общее, конечно, общее, сынок!

Прохор выставил вперед руки и начал производить ими такие движения, словно его ладони скользили по стеклянному саркофагу, в который было заключено обследуемое тело. При этом мальчик хмурил не закрытый повязкой лобик и тихо приговаривал:

– Тэк-с, тэк-с, тэк-с…

Это продолжалось минуты две. Наконец ребенок взмахнул кистями рук, словно стряхивая с них мыльную пену, тяжело вздохнул, вытер пот, выступивший на лбу, и констатировал, указав пальцем последовательно на голову, грудь и живот писателя:

– Там, там и там… Ну, и конечно энергетические глисты, - мальчик печально улыбнулся.

– Ага, что я говорил! Спасибо, Проша, ступай! - похвалил Огуревич.

– А что - «там, там и там»? - уточнил Кокотов, мнительно щупая уплотнение в носу.

– Для конкретной диагностики вас надо сканировать на клеточном уровне. А это уже совсем другие энергетические и прочие затраты. Ступай, сынок, ступай!

Мальчик пожал плечами, повернулся и, не снимая повязки, вышел из кабинета походкой вполне зрячего, но утомленного человека.

– Вот видите! - покачал головой Аркадий Петрович. - Вам надо собой срочно заняться! Проша недавно у артиста Наумова диагностировал тромб. Еле довезли. Сейчас снова снимается…

Распахнулась дверь и вошел Жарынин, бодрый и подтянутый, как школьный физрук.

– Ну, - строго спросил он, присаживаясь к столу, - как вы тут? В корпускулярно-волновое состояние еще не перешли?

– Как видите, - отозвался Огуревич, задетый насмешливым тоном.

– Тогда есть мотив выпить! - Дмитрий Антонович кивнул на коньяк.

Огуревич покорно налил Жарынину и Кокотову по полной.

– А ты как всегда?

– Угу…

Соавторы чокнулись, а директор снова набряк и обмяк. К алкогольному цветку, уже начавшему увядать в организме Кокотова, добавились новые, свежие бутоны.

– Да, кстати, коллега, - отнесся Жарынин к соавтору. - У вас, конечно, нашли энергетические глисты?

– К сожалению… - кивнул безутешный Андрей Львович.

– Я так и думал, - покачал головой режиссер и повернулся к директору. - Ну, хомо люциферус, рассказывай, как ты докатился до этого! Что происходит в «Ипокренине»? Только честно и без разных там ваших блаватских штучек! - Он грозно кивнул на базедовый портрет. - Иначе помощи от меня не жди!

Аркадий Петрович вздохнул, и его лицо стало скорбноэпическим.

Рассказ Огуревича был долог, многословен, витиеват и туманен. Несколько раз он, отклоняясь от темы, пытался уплутать в мутные проблемы трансморфизма, объяснял, что и лучевая форма жизни - не окончательная фаза эволюции, что вполне возможно превращение человека в чистую мысль… Но Жарынин каждый раз жестко возвращал его к реальности, которая оказалась грустна и темна, как первая брачная ночь пенсионеров. Из всего того, что Кокотов сумел понять, складывалась вот такая странная картина…

Оказывается, чтобы попасть на жительство в «Ипокренино», пожилому деятелю нужно было обладать, во-первых, как минимум, званием «Заслуженный работник культуры» (сокращенно - «Засрак»), а во-вторых, собственной жилплощадью. Только безвозмездно отдав ее, ветеран мог получить однокомнатное пристанище в ДВК, пансион, медицинское обслуживание и, наконец, гарантированное погребение в случае преждевременной или естественной смерти. В советские времена в сданные стариками квартиры тут же въезжали очередные деятели культуры, страдавшие жилищной недостаточностью, а творческие союзы взамен перечисляли в «Ипокренино» деньги, необходимые для содержания ветеранов. Но когда в Отечестве завелся капитализм, ситуация изменилась. Теперь квартиры передавались в специальный фонд «Сострадание», который их выгодно продавал, а средства под хорошие проценты помещал в банки. Последние пятнадцать лет несменяемым президентом «Сострадания» был Меделянский - создатель незабвенного Змеюрика. Таким вот образом удавалось все эти непростые годы окормлять ветеранов и содержать разветвленное ипокренинское хозяйство.

– Вы знаете, сколько теперь стоит электричество? - трагически спросил Огуревич.

– Догадываемся! - сурово ответствовал Жарынин и ехидно интересовался: - А сколько стоит курс в вашей школе Сверхразума?

– Знание - бесценно… - вздохнул директор. Впрочем, с самого начала, еще при советской власти, возникло одно деликатное преткновение. Так уж исторически сложилось, что при коммунистах видным деятелям культуры квартиры давали очень приличные. Считалось, что заслуженный артист или, скажем, выдающийся архитектор, не говоря уже о знаменитом писателе, меряя в художественной задумчивости свою квартиру шагами, должен направляться в одну сторону, дабы не спугнуть мыслеобраз, по крайней мере, минут десять. Для плодотворной сосредоточенности…

Так вот, еще тогда выдающиеся старички довольно быстро сообразили, что сдавать свои роскошные площади весьма неразумно. Ведь согласно подлой социалистической уравниловке, независимо от того, сдал ты хоромы или каморку в коммуналке, тебе выделяли в ДВК все ту же комнатку гостиничного типа и все тот же однообразный приютский стол. И тогда, борясь с несправедливостью, многие ветераны перед тем, как заселиться в «Ипокренино», стали злонамеренно хитрить. Одни, обменявшись с детьми или родственниками, обитавшими в гораздо худших условиях, сдавали в распоряжение творческих союзов жалкие «хрущобы». Другие, бессемейные и жестокосердые, путем обмена целенаправленно и чудовищно ухудшали свои жилищные обстоятельства, въезжая в совершеннейшие халупы, а полученную денежную компенсацию клали в сберкассу. Ну, Господь-то их разом и наказал за хитромудрие в девяносто втором…

Однако и с наступлением новых времен мало что изменилось: именитые жрецы культуры норовили перед заселением в ДВК загнать свои роскошные квартиры риэлторам, денежки по-скорому засунуть в коммерческий банк, пирамиду, вроде «МММ», или чемадуровскую грибную аферу, а фонду «Сострадание» впарить какую-нибудь убитую квартирешку в промзоне, купленную по дешевке. Напрасно Меделянский взывал к совести, создавал следственные комиссии, отказывал дряхлым ловкачам в приюте. Ну как, в самом деле, откажешь трижды лауреату Государственной премии? Зато сколько потом было инфарктов и инсультов, когда скороспелые банки лопались, точно воздушные шарики, прижженные сигаретой финансового беспредела. А крушение «МММ» и Чемадурова вообще смертоносной косой прошлось по ветеранским рядам. Секция Востряковского колумбария, специально отведенная для заслуженного праха насельников ипокренинских кущ, заполнилась буквально за считанные дни. Пришлось даже срочно покупать дополнительные ячейки. Уцелевшие вклады сожрал дефолт девяносто восьмого, устроенный молодым плешивым очкариком.