В нашому містечку не було української школи, отже я ходив до польської, а читати й писати по-українськи навчив мене батько. Закінчивши 1939 року сім (семь) класів, я склав екзамен до комерційної гімназії в нашому місті, проте (однако) війна й арешт батька 17 вересня (сентября) 1939 року більшовиками перекреслили плани мого дальшого тоді навчання (обучения). Всі канікули ми, діти, проводили на селі, в діда й баби. Ні від них, ні від будь-кого в селі тоді я ніколи не чув поганого слова на адресу поляків чи євреїв. Село було однонаціональне, українське, спокійне, працьовите (работящее). Характерно, що ніколи, ні влітку, ні під час різдвяних чи великодніх свят (ни летом, ни на Рождество или Пасху) я не бачив там пхяної людини. В моїх діда й баби на рік (в год) ішло не більш, як півлітри горілки: по малій чарці випивали дідуньо, мій батько й дядько Іван. Хати не мали замків (не имели замков), двері замикали кілочком (палочкой), що мало означати, що нікого вдома немає. Про крадіжки ніхто не чув (про воровство никто и не слышал)…»

То же самое можем мы прочитать и в великом множестве других воспоминаний; те, кто постарше, мог слышать это и от своих родителей. Именно так и жили: работали от рассвета до заката, по великим праздникам выпивали по малій чарці самогонки, двери запирали палочкой. Теперь нас хотят убедить в том, что эти люди так сильно обиделись на польскую власть, что через четыре года после разгрома и исчезновения 2-й Речи Посполи-той «стихийно и массово» пошли резать, рубить топорами, колоть штыками, пилить пилами своих польских соседей? Причем произошел этот «стихийный взрыв народного возмущения» именно там и именно тогда, где и когда появились вооруженные отряды УПА. При этом во всех остальных регионах Украины ни массовых, ни даже единичных случаев антипольских выступлений не было и в помине, а в Галичине резня началась примерно полгода спустя и, опять же, «совпала» по времени с организацией вооруженных отрядов украинских националистов (УПА и УНС). И это называется «стихийность?

Тотальная этническая чистка («повне усунення всіх займанців з українських земель») была запрограммирована «отцами-основателями» ОУН еще в 1929 году. В 1943 появился наконец инструмент (УПА), при помощи которого можно было это усунення начать. О какой же «стихийности» можно тут говорить? Так никто (никто из тех, кто был лично знаком с ситуацией) про «стихийность» и не говорит. Мыкола Лебедь (благополучно избежавший наказания и перебравшийся за океан) в своих мемуарах с гордостью (!) пишет: «Поляки, що одержали наказ (получили приказ) опустити (покинуть, очистить) терен, здебільшого добровільно (по большей части добровольно) той наказ виконали (исполнили); їхнє нерухоме майно (недвижимое имущество) перейшло у власність (собственность) українського народу».

Сохранившийся в украинском госархиве документ позволяет уточнить конкретное содержание того, что Лебедь называет «приказом» и «добровольным» его выполнением:

«З огляду на офіціяльну постанову (позицию) польського уряду (правительства) в справі співпраці (в деле сотрудничества) з Совітами, треба поляків з наших земель усувати (изгнать). Прошу це так розуміти: давати сільському населенню доручення (указание) до кількох днів (в течение нескольких дней) випровадитися на корінні (коренные, исконные) польські землі. Коли воно не виконає (исполнит) цього, тоді слати боївки, які мужчин будуть ліквідовувати, а хати і майно палити (розбирати). Ще раз звертаю при цьому увагу (обращаю при этом внимание) на то, щоби поляків закликати (призывать) до покинення земель, а доперва після (и только после этого) ліквідовувати, а не навпаки (а не наоборот). Прошу на це звернути спеціальну увагу…»

Принимая во внимание кадровый состав УПА периода лета 1943 г. («костяком и основой повстанческой Украинской армии являются полицейские западных областей») и сформировавшиеся у «полицаев» за полтора года привычки и потребности, не приходится удивляться тому, что практическое исполнение приказа об этнической чистке Волыни сопровождалось массовыми «нарушениями националистической законности» и вышло далеко за рамки предписанного руководством ОУН «добровольного» изгнания поляков. Бесчисленные свидетельства очевидцев «волынской резни» сохранили такие подробности, какие не рискнут показать ни в одном фильме ужасов. В равной мере не желая ни превращать эту статью в пособие для начинающих садистов, ни встретить обвинение в попытке «давить на психику читателя», я приведу лишь рассказ В. Полищука о событиях, которые произошли с его близкими родственниками; рассказ весьма сдержанный и страшный именно заурядной обыденностью совершаемых преступлений:

«Влітку 1943 р. моя, по матері, тітка Анастасія Вітковська пішла з сусідкою-українкою вдень до розташованого за три кілометри від м. Дубна села Тараканів. Розмовляли польською мовою (разговаривали по-польски), бо тітка, жінка неграмотна, родом з Люблінщини, не зуміла навчитися української. Пішли вони, щоб поміняти дещо (обменять что-нибудь) на хліб, бо в тітки — шестеро дітей. Ніколи ні вона, ні дядько Антон Вітковський, теж людина зовсім неграмотна, не тільки не мішалися до будь-якої політики, але й не мали про неї жодної уяви (не имели о ней и малейшего понятия). І її, а також сусідку-українку вбили бандерівці тільки за те, що вони розмовляли по-польськи. Вбили по-звірськи, сокирами (топорами) й вкинули у придорожній рів (канаву)…

Моєї дружини батьки (родители моей жены) жили до війни на Поліссі; її батько — чех, а мати — полька. Коли на початку 1943р. почалися на південному (южном) Поліссі масові вбивства поляків — вся сім'я втікла в Кременеччину до батькових родичів, в село Угорськ. Одного разу знайомий українець повідомив жінчиного батька (сообщил отцу моей жены), що УПА готується знищити його родину (семью). Вони втекли (убежали) до Кременця. Хтось бачив розмову (кто-то видел разговор) того молодого українця з жінчиним батьком. Його, підозрюючи у «зраді», повісили посередині села й причепили на грудях напис: Так буде зо всіми зрадниками (изменниками). Повішеного не дозволили зняти протягом кількох (в течение нескольких) днів…»

Самым кровавым стал июль 1943 г. 11–13 июля бандеровские отрады «стихийно» атаковали порядка полутора сотен населенных пунктов, в которых жили поляки. По различным оценкам, за эти три дня погибло от 12 до 30 тыс. человек. Вот именно после таких событий и прошел 3-й Великий (Чрезвычайный) Сбор бандеровской ОУН, на котором были приняты столь ласкающие слух «демократической публики» резолюции про «свободу народов», равенство всех граждан Украины и прочие права зверски убиваемых человеков. Правды ради надо отметить, что даже среди членов бюро Центрального провіда (руководства) ОУН(б) возникли разногласия по вопросу об отношении к развязанной на Волыни резне, но в конечном итоге большинство (включая, в частности, Романа Шухевича) встало на сторону командующего УПА Клячкивского — главного организатора антипольской кампании.

«УПА борется против российско-большевистских и немецких захватчиков», — записано в резолюции 3-го Великого Сбора. Понять сокровенный смысл этой формулы я не в состоянии. Как можно одновременно бороться против тех и других? Нет, конечно, могучий слон одним ударом своей огромной ноги может прибить двух дерущихся мосек. Можно еще представить себе сумасшедшую моську («безумству храбрых поем мы песню»), которая решила атаковать сразу двух слонов. Но как муха (а в сравнении с военным потенциалом Германии и СССР несколько десятков тысяч вооруженных легким стрелковым оружием бойцов УПА были именно «мухой») может бороться одновременно с двумя дерущимися слонами?