Энни понимала, что эти едва слышные высокочастотные звуки производит ее собственное горло, а когда Грейс и Шарон наклонились, чтобы рассмотреть то, что она увидела, то к этим звукам присоединись другие, очень похожие. Они были тихими и шли будто с большого расстояния, словно она стояла на берегу океана и слышала крики человека, тонущего где-то очень далеко от суши.

Шарон зажала рот обеими руками с такой силой, что кожа вокруг них, побелев, будто засветилась.

Грейс смотрела на руку не двигаясь и не моргая и, в отличие от остальных двух женщин, не издавала ни звука. Очень-очень медленно она подняла глаза и измерила взглядом всю длину загона. Он показался ей бесконечным.

Из звуков, исходящих из горла Энни, начали формироваться слова безумной литании:

– Надо идти, надо идти, надо идти… – И вдруг она забарахталась в рыхлой почве, как испуганный краб. Фиолетовые кеды оставляли в земле длинные неглубокие борозды. – Ну же, ну же… – Ее голос звучал негромко и отрывисто, будто у маленькой девочки, плачущей шепотом. Наконец она вскочила на ноги и сломя голову, спотыкаясь бросилась вперед, к центру загона.

Оставшиеся позади Грейс и Шарон увидели, как ее ноги отрыли еще один ужасный предмет призрачного серо-белого цвета, но этот был толще, мускулистее, его покрывали густые, жесткие, темные волосы – и он не был парой первому, они не подходили друг к другу, не принадлежали одному и тому же человеку. Господи, сколько же?.. Они здесь. Они все здесь. Добро пожаловать в Фор-Корнерс.

Они одновременно крикнули Энни, чтобы та остановилась, но Энни их больше не слышала.

При каждом шаге ее кеды утопали в земле, и грунт разлетался во все стороны, словно от взрыва миниатюрной гранаты. Позади нее оставался глубокий след. Не падая, она могла сделать не больше трех шагов, а затем вдруг проваливалась почти по колено в воздушный карман, и ее стопа натыкалась на упругие комья, которых здесь не должно было быть. Снова и снова она спотыкалась, падала на руки, дотрагиваясь до того, на что изо всех сил старалась не смотреть, поднималась и рвалась вперед. Почти у самого края загона она не успела выставить руки и жестко упала на грудь. Со жгучей болью воздух покинул легкие, и она лежала, прижавшись к земле правой щекой и стараясь вдохнуть.

Если я подвигаю по земле руками и ногами, то нарисую ангела. У него будет голова, длинная юбка, крылья и очень большие сиськи. Потому-то, когда рисуешь ангела на снегу, надо всегда ложиться на спину – чтобы у него не было тех частей тела, которым не положено быть у ангелов.

Затем она услышала, что по ее следу идут Грейс и Шарон. Она услышала тихие вскрики и судорожные вздохи, означавшие, что они что-то увидели, что что-то почувствовали, на что-то наступили…

Она подняла голову и уперлась взглядом в огромную изогнутую полосу металла: нож огромного трактора, стеной стоящий всего в нескольких футах впереди нее. На его темной поверхности были видны приставшие комки земли, а над ножом, уходя, казалось бы, в самое небо, в лунном свете блестела громадная кабина.

Шарон и Грейс упали на колени по обе стороны от нее. Она села, посмотрела на них, со свистом втянула в легкие влажный воздух и вытерла тыльной стороной ладони покрытое грязью лицо, оставив на щеке и подбородке белую полосу.

– Они их вот им зарывали, – сказала она, показав на трактор, который, казалось, подобрал под себя лапы, словно огромный зверь перед прыжком на очередную жертву.

Грейс с усилием втягивала в себя воздух. Она ощущала во всем теле странную легкость – будто превратилась в наполненный гелием воздушный шарик в слабенькой детской ручонке. Она обернулась через плечо, посмотрела на оставленные ими следы и содрогнулась, вспомнив, как прикасалась к мягкому, но одновременно упругому – тому, что не было землей.

Энни сидела лицом к сараю и смотрела на борозды и ямы, открывавшие вход в царство смерти. Ее взгляд передвинулся на ярд вправо – там виднелась последняя из потревоженных ими призрачных фигур. Не чувствуя ничего, кроме пустоты, она оцепенело смотрела на маленькую ногу в джинсовой штанине, мысленно соединяя ее с телом – телом зарытого здесь ребенка. Совсем рядом, на комке земли, словно обрывок материи, лежало длинное черно-белое ухо.

Прошло секунд пять – а может, десять или двадцать. Она глубоко вздохнула и поползла на четвереньках. Два шага, два небольших круглых отверстия в земле от ее колен – и она была на месте. Сев на корточки, она протянула руку, как ребенок, уговаривающий себя в первый раз дотронуться до змеи («Она не скользкая, она шершавая. Правда-правда, совсем не скользкая»), и, коснувшись кончиками пальцев маленькой ноги, начала плакать.

Грейс знала Энни много лет, но никогда в жизни не видела ее плачущей, и сейчас это испугало ее больше, чем все, что произошло с ними за этот день.

Нога была холодной. «Это ребенок, – повторяла про себя Энни, – ребенок. Мы не в фильме ужасов, и это не монстр, не призрак, а просто тело маленького ребенка, который еще совсем недавно был живым. И это совсем не страшно, а только очень, очень печально».

Шарон опустилась на колени рядом с ней. Она не зажимала ладонями рот – теперь она закрывала ими глаза. Не вижу зла, не вижу зла; Дева Мария, исполненная благодати Божией, радуйся. Господь с тобой, благословенна ты между женами… Где же ты, Дева Мария? Где ты была, когда умирали все эти люди? Смотрела на них с небес, сложив свои пухлые маленькие ручки перед развевающимся синим одеянием? Угасла ли хоть немного твоя улыбка Моны Лизы, когда их тела засыпали землей или когда моя собственная мать сунула в рот дуло пистолета? ГДЕ ТЫ БЫЛА ТОГДА?

Она смутно осознавала, что Грейс что-то нашептывает Энни, стараясь привести ее в чувство, и это успокоительное воркование звучало невыносимо фальшиво и почти так же зловеще, как то, что здесь произошло. «Тсс, Энни, тихо. Все нормально, все будет хорошо…» – отвратительная, чудовищная ложь. Она убрала руки от глаз и посмотрела в сторону жилого дома, от которого они бежали к сараю. Теперь он располагался за сараем, чуть в стороне от него. Видела она плохо, потому что глаза застилали слезы. Она моргнула, и слетевшие с глаз капли упали на запачканный форменный костюм. Одно из окон дома будто подмигнуло ей. Она непонимающе нахмурилась и снова моргнула. Окно подмигнуло опять, а затем и другое, рядом, послав в пространство круг света, как отразивший солнце зрачок большого глаза.

Смутные мысли Шарон вдруг обострились и отделились одна от другой, глаза метнулись влево, за тот угол сарая, за которым была видна длинная подъездная дорожка. Она выдохнула:

– О господи.

Грейс и Энни непонимающе посмотрели на нее, когда она врезалась в них, схватила их за руки, стала тянуть вперед. Ее ноги взрывали землю вокруг них.

– Скорее, скорее, – лихорадочно шипела она. – Фары. Сюда едут машины. Скорее, скорее…

…И они все трое, разрывая рыхлую землю, бросились к забору, перемахнули через него и повалились в высокую траву, росшую рядом с загоном.

Шарон тут же вскочила и, не распрямляясь – первая из колонны, состоящей из трех горбуний, – бегом бросилась прочь от сарая и загона, мимо грязного зеленого чудовища-трактора, вверх по склону холма, через его гребень и вниз. За спиной она слышала тяжелое дыхание и топот – Грейс и Энни наступали ей на пятки. Склон холма покрывала длинная, посеребренная лунным светом трава, которая в самом низу смешивалась с продолговатыми головками рогозы.