Норманом полностью овладел страх перед женой. Он оказался в двойной зависимости от нее и не мог возразить ей ни слова.

Он соглашался со всем, что она думала о нем.

— Она права, — говорил он. — Я животное. Меня следует держать взаперти.

— Вы ничто, только животное?

— Именно так я себя ощущаю.

— Вы мне напомнили начало «Дневников» Кафки, — сказал я.

И зачитал его Норману:

«На определенном уровне самопознания, когда преобладает воздействие других обстоятельств, которые облегчают самоисследование, вы обязательно почувствуете себя отвратительным… Вам покажется, что вы — это крысиное гнездо лицемерных страданий».

— Чувствуете что-то знакомое? Почитайте здесь:

«В глубине я — неспособный, невежественный человек, и если бы его насильно не заставили пойти в школу, он мог бы только пресмыкаться в конуре, выскакивать, когда приносят еду, и, быстро ее сожрав, сразу убираться назад».

Норман болезненно улыбнулся:

— Да, это я.

Я ощутил серьезное беспокойство. Я испугался, что у Нормана произошло так называемое регрессивное восстановление персоны, которое, по мнению Юнга, иногда случается при полном крушении сознательной установки. Это бывает не только в процессе анализа. Юнг приводит пример бизнесмена, который отважился на слишком высокий риск и оказался банкротом:

«Если бы во время этого депрессивного переживания он не пал духом, а сохранил свое прежнее стремление к риску, возможно, прибавив некоторую долю благоразумной предосторожно сти, то его травма исцелилась бы и не стала хронической. Но если он разрывается на части, отвергает в будущем любую возможность риска и делает все возможное, чтобы восстановить свое социальное положение в рамках более ограниченной личности, исполняя механическую работу, соответствующую умственным способностям испуганного ребенка, которые намного ниже его собственных, то с точки зрения психологии это значит, что он регрессивно восстанавливает свою персону. В результате испуг возвратит его на раннюю стадию его личностного развития; в таком случае он будет испытывать самоуничижение, вспоминая о том, каким он был до этого критического переживания… Может быть, раньше он хотел сделать больше, чем было в его силах; теперь он даже не делает попыток узнать, что побуждало его идти на этот риск».

Так и переживание Нормана могло либо сломить его полностью, либо, в лучшем случае, серьезно искалечить его эмоционально.

Фактически «быть эмоционально искалеченным», то есть не способным к обычной деятельности, — это точная метафора состояния людей, переживающих кризис среднего возраста. Человек, который упал духом, по существу, человек искалеченный. Люди приходят на анализ, «оказавшись на коленях». Они хотят снова «встать на ноги». Человек, у которого истощилась высшая психологическая функция, начинает «хромать».

В истории и мифологии мотив калеки встречается очень часто. Например, Гефест, кузнец олимпийских богов, был хромым; король-рыбак в легенде о Граале; поколение раненых месопотамских царей, бог Пан, имевший козлиное копыто; оскопленный Осирис; Гарпократ, сын Изиды и Осириса; основатель манихейства Мани, египетский бог Бес и так далее. Часто увечье считалось признаком хтонической (земной) мудрости, как, например, в легендах о карликах, отрубленных пальцах и сыновьях Гефеста Кабирах.

В целом увечье ассоциируется с героями и людьми необычной судьбы. Поэтому меня смущало не возможное психологическое увечье Нормана, а возможность того, что для него оно не будет иметь последствий.

Наконец, мы подошли к моменту, когда наши отношения повисли на волоске. Жалость Нормана к самому себе для меня превысила все допустимые пределы. Тогда я предложил ему прекратить на время наши встречи.

— Я уже ничего не могу переварить, — ответил он, — но не хотел доставлять вам неприятностей. На самом деле я очень хорошо себя чувствую.

Эта его насмешка над собой вызвала у меня раздражение.

— Может быть, вы найдете себе какого-нибудь другого психотерапевта.

— Вы просто пытаетесь от меня избавиться, когда мне стало очень плохо, — ответил он с горечью, — у меня больше никого нет.

— Ваше поведение действует мне на нервы. Вы плететесь сюда, затем плететесь обратно. Вы ничего не читаете, не записываете свои сны и вам почти нечего сказать. Этому не видно конца. Нам не за что зацепиться в работе. Я ничем не смогу вам помочь, если вы не хотите помочь себе сами.

— Следовательно, вы должны от меня избавиться. Разве не так?

— Я здесь не для того, чтобы вести вас за руку. И я не ваша мама.

Я прикусил язык, но слова уже сорвались. Они повисли между нами, как дух Банко.

Норман закрыл глаза и замолчал. Я не думал, что этот разговор зайдет слишком далеко. «Рэйчел, — подумал я, — может это из-за тебя?»

Я пошел на кухню, чтобы наполнить наши стаканы. Три кубика льда для Нормана, четыре— для меня. Я плеснул водой на лицо и походил по кухне. Неужели все так и закончится? Я был в раздумьях. Вот так— в слезах, соплях и лицемерии? Неужели у Нормана нет никакого будущего?

В своих воспоминаниях я вернулся к нашей первой сессии.

Ведь тогда я что-то увидел в Нормане. Я вспомнил, что в то время сделал запись: «Норман— это временное напоминание мне о том, каким я был, когда становился юнгианским аналитиком».

Что же я упустил? Я погрузился в размышления. Что Норман не сделал из того, что сделал я?

Роясь в своих мыслях, я довел себя до полного изнурения.

Когда я вернулся в кабинет, Норман, дымя сигаретой, рассматривал мои книжные полки. Несколько недель назад Норман бросил курить, так как Нэнси сказала, что дым вредит ее здоровью. «От тебя пахнет, как из урны, — сказала она. — Бррр!»

Этот маленький фрагмент откровенного непослушания дал мне надежду.

— О чем это? — спросил он, держа в руках книгу «Невидимые партнеры» Джона Сэнфорда. Он прочитал подзаголовок: «Влияние внутренней маскулинности и фемининности на межличностные отношения».

— Это о том, что сейчас происходит с вами, — сказал я.

Норман сел и распрямил плечи.

— Хорошо. Сделаем по-другому. Что вы предлагаете?

Я потер руки. Это опять было возвращением назад.

— Вы когда-нибудь рисовали? — спросил я у Нормана.

— Нет, со второго класса. — У меня в желудке что-то екнуло. Я не знаю, с чего начать, — сказал Норман.

Я предложил ему найти краски и другие необходимые принадлежности и начать рисовать или писать картины маслом, когда он почувствует, что наступает упадок сил или приступ плохого настроения.

На следующей сессии Норман сразу перешел в защиту:

— Я попытался, — сказал он, — но чистый лист бумаги привел меня в ужас.