Шкура? Катаржина заказала еще выпивки. Гаденыш! Нашел чем укорять бедную женщину, которая выдоила из кошмара жизни свою каплю счастья. Ведь это от безнадеги, от отчаянья, от нелюбви. Как он ее унижал! В общей компании сидели, песни пели, а он взял эту Машу длинноногую и пошел в другую комнату, не стесняясь, и знал, что она влюблена, что за ним таскается, и нарочно так сделал, и все кругом смеялись, херы тупые, злобные херы…

– Мамочка, пойдем, – теребила Ника. – Мама…

А потом уже не беременела, ни разу. Яичники застудила, когда ее на трассу проклятую поставили под Гамбургом. Надо ж было так попасть! И говорили дуре, предупреждали: не связывайся с той конторой…

– Мамочка, поздно уже…

Да, детка, да. Ты у меня как пупочка будешь жить, в тепле, в сытости. А что это за песня? Ай, какая заводная песня. Та-ра-ра-ра та-ра-та, та-ра-ра-ра та-ра-та… И там будет типа «чао бамбино, сеньорита». И потом какая-то чушь, банда эро тара-тара, банда эро тара-тара!

И Карантина двинулась плясать. Она мигом распугала немногочисленных танцоров, раскидывая ручищи и ножищи, будто поражая врага, она вспотела, раскраснелась, проплатила еще раз эту «банда эру тара-тара», завертелась, разметав волосы, тяжелая, топочущая, как парнокопытное. И ужасно комичная. Люди смеялись, хлопали в ладоши. Люди, люди! Как страшно жить! Как страшно жить! Неужели вам не страшно? Да вы пьяные все, ага. И я пьяная. Банда эро тара-тара, банда эро тара-тара!

Меня Каран… тьфу, меня Катаржина зовут, а тебя? Шавкат? Шавкат-с-лопата-до-закат?

Не, не могу. Девочка у меня, дочка, видишь. В другой раз, зверь усатый, в другой раз…

Пойдем, маленькая, спатеньки.

– Ветер сносит меня на отмель, – думал Андрей. – Надо любить свое время, а я не люблю его и буду за это наказан. И как не вовремя я попал под любовь, как под ливень, она ведь идет всегда, просто многие умеют не выходить из дома или прикрываются зонтиками, а у меня нет зонтика и я вышел из дома. И попал… Следовало бы устроиться в жизни, придумать себе программу – а я, что я? Кто такой я?

Он часто встречал похожих на себя молодых людей и смущенно прятал глаза, сам не зная почему. Кого не хотел смущать – их, себя? Они были как братья какого-то рассеянного по свету, затерянного братства, с их худощавыми лицами (и чаще всего – с короткими бороденками), светлыми глазами, аккуратной одеждой, вежливой речью. Точно можно было сказать – никакие они не начальники, и джинсы их потерты не хитроумным дизайнером, а жизнью. Они отшельники. Служат где-то за маленькую пайку, чтоб хватало на скромную еду и любимые книги-диски. И ветер сносит, сносит их на отмель…

Но все-таки горел в чистых братьях упрямый огонек своей собственной отечественной Войны. У каждого было оружие – один писал по ночам великую книгу, которая перевернет мир, другой сидел на порталах, обсуждая все темы и заявляя свое собственное, оригинальное мнение, третий возглавлял рок-группу, у которой было целых девять фанатов, четвертый рьяно участвовал в могучем, человек в сорок, общественном движении по защите исторической застройки от сноса, пятый организовал маленький кукольный театр, шестой… а у Андрея была его Эгле. Что-то свое. Обязательно. Чтобы в душе по утрам пела маленькая птичка. Спросишь ее, бывало: ну что, птичка, нам хочется жить?

Жить-жить! Ответ положительный. Значит, будем жить.

Эгле позвала Андрея с собой на дачу в Кратово (директор Наташа сняла домик на лето и осень для всей группы – хватка у нее, несмотря на сладко-женственный вид, была нормальной для ее рода занятий), и они вместе целый день гуляли по дорожкам. Наташа рассказывала что-то глубоко русское про соседей – как одни в сталинское время донесли, кого-то посадили, потом реабилитировали, и посаженные стали жить о бок с доносившими, а потом внук посаженного женился на внучке доносившего, и гармония восстановилась на заклятом дачном участке вплоть до нового цикла тьмы, наверное. Эгле щурилась на сюрреалистическое осеннее солнце, шла вприпрыжку, с прискоком, как птицы, как дети, предложила по лицам встречных старичков попробовать угадать, кто доносил, а кто сидел. Идея была утопической. И доносы и лагеря откладывались скорбными морщинами одинаково… Как ни верти, и то и другое – стрессы-с…

Когда Наташа, которую все национальные особенности нисколько не тяготили, а искренне забавляли, пошла распоряжаться по хозяйству, Андрей пересказал Эгле свою встречу с Карантиной.

– Хорошо бы таких женщин когда-нибудь совсем не было, – заметила Королева Ужей. – Или поменьше хотя бы…

– А каких побольше?

– Таких, которые похожи на человека.

– На тебя, что ли?

– Я не пример, потому что не человек. Но мне нравятся какие-то люди. Если они не унижаются, не лгут. Если думают…

– Вот я не лгу и много думаю.

– Так ты мне всегда нравился. Но… тебе же нужно, чтоб я была, как вы говорите, «твоей». А я не твоя и вообще – ничья. Не выношу я этого залезания в чужую жизнь! Почему эти жены-мужья считают, что они вправе контролировать другого человека, спрашивать, куда он пошел, да где был, да кто ему звонил, да как он к кому относится? Это по доброй воле должно быть, а не из-под палки. Захочу – скажу, где была, а не захочу – зачем заставлять меня врать, а?

– Я не буду спрашивать. Никогда.

– Так не бывает! – засмеялась Эгле. – «Ты ведь мужчина и враг», как сказал поэт.

– Почему – враг?

– Не ты лично. А Он – Тарантул. Он убежден, что я должна ему служить, то есть опять-таки не лично я, а много-много «я». А служить я Его Ненасытности не буду.

– Это совсем не обо мне, Эгле. Это ты про какой-то воображаемый образ говоришь.

– Воображаемый? Ха. Ничего себе воображаемый! Когда вся земля населена погаными Тарантулами и прислужницами Тарантула. Я про Тарантула у Достоевского нашла. Митя Карамазов рассказывает, как его укусило за сердце злое насекомое, тарантул, и в «Идиоте» тоже есть… Он все знал, дед Федор, кто в людях живет, кто их за сердце кусает!

– Ты это мне из песни что-то из новой рассказываешь?

– Не, я про Тарантулов не пою. Про них и так понятно.

– Мне вот непонятно.

– Ну, тогда новости посмотри и головой подумай. Что мне тут с вами откровенничать. Ты вот душевный да мягкий, а и в тебе сидит маленький Тарантул, когда-нибудь он меня возьмет и укусит, да-да, не таращи глаза. Я точно знаю…

…………………………………………………………………….

– У нас, у внедренных экспертов, – откровенничала Нина Родинка, – положение драматическое. Мы обязаны исследовать то, внутри чего мы находимся. Вообразите себе положение, например, яблока, которое шествует по пищевому тракту с целью изучения его рабочих свойств! Поэтому наша первейшая задача – «не перевариться», то есть не слиться с окружающей средой в единой гомогенной массе.