И снова Люси жестоко поразил голый реализм фактов, бесконечно ее преследующих, и она содрогнулась от воображаемой картины – Анна и Фрэнк вместе в счастливой гармонии своей любви. Она больно прикусила губу.

Разве могла она спокойно сказать: это прошлое, давно минувшее прошлое, – когда эта женщина находилась в ее доме, ела, спала, жила под ее крышей, сталкиваясь с ней, Люси, в постоянном тайном антагонизме? Совершенно невыносимо, несправедливо все это неожиданно свалилось на нее, и вряд ли она могла бы воспринять это как должное. Она, которая сделала любовь к Фрэнку и преданность ему законом своей жизни, – одна только мысль о счастливых годах замужества вызывала слезы у нее на глазах, – она была не в состоянии беспечно к этому относиться.

И она не станет этого терпеть. Это тянется слишком долго, – вероятно, ее порядочность и гостеприимство пересиливали трезвое отношение к вещам. Да, теперь на волне горячей убежденности в своей правоте Люси поняла, что не в силах больше страдать, просто ожидая и наблюдая. Она с горечью подумала, что тщетно напоминала Анне о том, когда собирается отослать сына. Никакого эффекта! Неужели Люси так слаба? Если Анна слишком толстокожа, чтобы понять этот намек, значит необходимо более сильное вмешательство. Люси ощущала лихорадочную потребность действий. Оказать Анне сопротивление не означает капитулировать. Дело не в том, что она боялась Анны. При этой мысли губы Люси скривились, в душе что-то всколыхнулось. Ситуация была необычная, и нельзя было действовать обычными методами. Она сжала руки. Откуда-то доносилось пение Нетты, и эти звуки еще больше подстегнули решимость Люси – если бы не Анна, она могла быть счастлива и тоже петь за работой. Она с горячностью подумала: «Я этого не потерплю! Не потерплю! Пойду к ней прямо сейчас». Да, она это сделает, и немедленно! Она порывисто повернулась, вышла в прихожую и начала подниматься по лестнице.

При всей хрупкости фигуры у Люси был почти грозный вид. Однако она волновалась; сердце у нее сильно билось и ком стоял в горле, когда она вошла в комнату Анны.

Та была еще в постели – она не вставала к завтраку и лежала с разбросанными по подушке темными волосами, с припухшими после сна глазами. Распахнутая ночная рубашка была оторочена кружевной оборкой по вырезу, из которого выглядывали округлости грудей. На лице с пухлыми губами не заметно было ни тени удивления по поводу неожиданного визита.

Люси села в кресло – так близко, что ей видны были желтые крапинки в карих глазах Анны. В молчании женщины пристально смотрели друг на друга.

– Ты еще не вставала? – наконец нарушила тишину Люси, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал, а слова звучали весомо и сухо.

– Вроде нет, – беспечно ответила Анна.

– Ты очень легко относишься к вещам.

Слова прозвучали более поспешно и громко, чем Люси намеревалась.

– Разве это не лучший способ?

Люси собралась с духом, облизнула пересохшие губы.

– Не понимаю тебя, Анна, – сказала она, стараясь говорить спокойно.

– Что ты хочешь понять?

– У тебя нет ни занятий, ни правил, ни религии – ничего. Ты живешь исключительно ради собственного удовольствия.

– Для чего еще нужна жизнь? – беспечно воскликнула Анна. – Получай от нее то, что можешь. Это гонка, в которой каждый за себя. И пусть дьявол схватит последнего.

– Значит, вот во что ты веришь, – язвительно произнесла Люси. – Это многое объясняет.

В ответ Анна улыбнулась. Но можно ли было назвать это улыбкой? На лице женщины читалось насмешливое равнодушие; в невозмутимых глазах мерцал огонек презрения. От этого взгляда, раздражающего своим безразличием, Люси побледнела.

– Так вот каково твое представление о жизни, – строго заключила она. – Нет никого, кому ты была бы предана.

– А ты?

– У меня есть муж, – с запинкой пробормотала Люси, вдруг сильно зардевшись. – И сын. И… и моя религия.

– Отец, Сын и Святой Дух. Аминь, – чуть насмешливо протянула Анна.

Наступила напряженная пауза, и вдруг плотину прорвало – все, что Люси держала под спудом в течение минувшей недели, хлынуло наружу.

– Это ужасно! – выкрикнула она. – Просто ужасно! Как ты можешь так говорить? Это постыдно, это богохульство! Ты высмеиваешь все хорошее и благородное в жизни.

Увлекшись, она произнесла последние слова безо всякого смущения.

Анна приподнялась на локте.

– Не выводи меня из себя! – с неожиданным жаром воскликнула она резким голосом. – Все это сентиментальная чепуха. Ты, как все прочие, во многом заблуждаешься. Святость брака! Красота материнства! Что в этом, когда все уже сказано и сделано? Ты выходишь замуж ради чего-то, что боишься получить другими способами. Потом из-за этого «чего-то» у тебя рождается ребенок. Так начинается жизнь. «Глас, над Эдемом прозвучавший…»[13] – Помолчав, она придала своему взгляду неописуемо насмешливое выражение. – Ну разве не прелестно? А что до другого, можешь из кожи вон лезть, ублажая своего милого сынка, а в конце он повернется и плюнет тебе в глаза. И вот еще одна трескучая фраза. Бессмертие души! Когда соберешься помирать, обнаружишь, что всю жизнь гонялась за воздушными шариками.

– Как ты смеешь так разговаривать? – задыхаясь и дрожа от гнева, выпалила Люси. – Как ты смеешь? У меня такого не будет!

– Не будет!.. Впрочем, это твои трудности. Ты так сильно сдавливаешь этот воздушный шар, что однажды он лопнет, и тогда все твои иллюзии улетучатся как дым.

– Я тебе не верю. Я увижу, как мои мечты станут явью, – бросила в ответ Люси напряженным от злости голосом. – И скорее умру, чем приму твое представление о жизни… твое… твое толкование! – Она оборвала свою речь, охваченная непреодолимым порывом. – Но раз уж ты заговорила об этом… не можешь ли объяснить вот это? – воскликнула она и, неожиданно вытянув руку, открыла зеленую шкатулку, которая стояла на туалетном столике.

Но этот драматичный жест оказался совершенно бесполезным – шкатулка была пуста. Анна разразилась резким язвительным хохотом. Люси не слышала, чтобы она раньше так смеялась. Манеры Анны совершенно изменились, прежняя мягкость пропала, большие глаза горели. Казалось, она готова к откровенному диалогу.

– Это было очень забавно, – сказала она. – Да, я бросила фотографию в камин в тот самый день, как ты пронюхала о ней.

Щеки Люси зарделись ярким румянцем, а глаза ее засверкали праведным гневом.

– Рада, что тебе это кажется забавным! – вскричала она. – Может быть, расскажешь мне, в чем состоит эта шутка?

– Она уже устарела. Не стоит того, чтобы рассказывать.

– Понимаю – ты никогда много об этом не говорила.

– Точно – не говорила.

– Да и не стоит! – крикнула Люси. Нервы у нее были натянуты до предела. – Я все про тебя знаю – и про ребенка, который у тебя был.