Когда Вера заглянула в кабинет сестры-хозяйки, Лушкины дети ползали по полу и отнимали друг у друга деревянную лошадку, а она кормила грудью младенца и покрикивала:

– Олька! Отдай Темке. Вот же девка, своего не упустит и чужое прихватит.

– Как она? – спросила Вера, кивая на младенца.

– Ест. Тихая.

Лушка закончила кормить и положила ребенка на кровать. Вера подошла, всмотрелась в маленькое личико.

– Пашка Кондратьев, – сказала она. – Копия.

– Что сейчас разберешь? – пожала плечами Лушка. – Вся с кулачок. Назвать бы ее.

– Да. Я забыла.

– Немудрено вам забыть. – В Лушкином голосе мелькнуло сочувствие, никогда Верой в нем не слыханное. – Так как назовете?

– Не знаю. В святцах посмотри.

– Смотрела уже. Елизаветой можно.

В дверь постучали торопливо и сильно, раздался голос дежурной медсестры:

– Вера Андреевна! Скорее! Там… плохо!

Вера быстро пошла к выходу, бросив на ходу:

– Пусть Елизавета. Все равно.

Медсестра докладывала, пока шли по коридору:

– Капельницу поставила. Думала, уснет. А он… Хотела бутылку забрать – чуть не убил. Он же умрет, Вера Андреевна!

Вера повернула ключ в замке запертой снаружи двери, вошла в маленькую палату – ту, в которой лежал после операции Федор, – и закрыла за собой дверь.

Сидя на кровати, Семен дрожащими руками наливал в стакан спирт. Его было не узнать: небрит, лицо серое.

– Вера… – Он не морщась хлебнул спирта и поднял на нее больные глаза. – Когда это кончится?

– Запой твой когда кончится?

– Жизнь.

– Это не тебе решать.

– Если бы я не уехал тогда… Она не умерла бы. – В его голосе слышалось какое-то усталое безумие. – Зачем ты меня запираешь?

– А ты зачем две недели пьешь? Не ожидала от тебя.

– Думаешь, евреи не пьют?

Пьют евреи или не пьют, Веру сейчас совершенно не интересовало.

– Когда ты собираешься это заканчивать? – спросила она.

Он допил оставшийся в стакане спирт и сказал:

– Дед был раввин. Говорил: «Тело Бог тебе дал, ты обязан его беречь».

– Хорошо бережешь! – хмыкнула Вера.

– Дал – пусть забирает. Поскорее.

– А раненых тоже пусть забирает? – со все возрастающим раздражением спросила она. – Ампутации Бог будет делать? Или пусть от гангрены мрут?

– Не могу ничего. – Он смотрел перед собой пустыми мутными глазами. – Ушла жизнь.

– А я – могу?! – воскликнула Вера. – Хорошо устроился! Ты… ты…

Не находя от ярости слов, она выбежала из комнаты и как фурия помчалась по коридору. Ей навстречу шла санитарка с ведром грязной воды и шваброй. Вера выхватила у нее ведро.

– Вера Андревна! – испуганно вскрикнула та. – Вода грязная!

Влетев обратно в палату, Вера подняла ведро и вылила из него воду прямо на голову Семену.

– Ты что?! – вскрикнул он, вскочив.

По его лицу стекали грязные ручьи, какие-то ошметки лежали на голове, на плечах.

– Я – что?! – заорала Вера. – Ты!.. Ждешь, пока донесут, в каком ты состоянии? Чтобы нас тут всех пересажали за саботаж в военное время?

Неизвестно, что привело Семена в чувство, Верин гнев или холодная вода, но взгляд его стал более осмысленным.

– Вы-то при чем? – с трудом выговорил он.

– Две недели пьешь! – Злость клокотала у нее в горле. – Кто тебя покрывает, как думаешь? Все вместе под трибунал пойдем!

Семен потер лоб, размазав по нему грязь. Положил руки себе на виски, потер их тоже, закрыл глаза.

– В операционную иди, нечего тут!.. – прикрикнула Вера.

– Как я пойду в таком состоянии? – пробормотал он.

– Сейчас обед принесу, – отчеканила она. – Потом пойдешь мыться. Потом спать. Завтра утром – в операционную. Понял?

– Да.

Его голос прозвучал хоть и тихо, но внятно. Крутнувшись на каблуке, Вера пошла к двери.

– Прости, – услышала она.

– Бог простит, – фыркнула Вера. И добавила насмешливо: – За небрежность к телу.

– Товарищ Белобородов, ну нельзя вам дольше!

Даже ангельское терпение физиотерапевтической медсестры уже истощилось. Ну как с этим Белобородовым обходиться, как его из ванны вытащить?

– Чего это нельзя, если у меня самочувствие улучшается! – возмутился он. – Вам что, воды жалко?

– Воды не жалко, – вздохнула медсестра. – А самочувствие у вас потому и улучшается, что вы принимаете ванны по схеме. Нельзя долго в минеральной воде находиться, поймите же! Что я главврачу скажу? – расстроенно воскликнула она.

– Так это вам главврач запрещает больных обслуживать? – заинтересовался Белобородов.

– Не запрещает, а за ваше лечение отвечает. – И, увидев входящего в бальнеологию Фамицкого, обрадованно сказала: – Вот главврач. Он вам то же самое скажет.

– В чем дело? – спросил тот.

Белобородов выбрался из ванны и не спеша вытерся полотенцем, которое поспешно подала ему медсестра.

– Почему вы запрещаете пациентам получать полноценное лечение? – Он окинул Фамицкого изучающим острым взглядом и усмехнулся: – Хотя – неудивительно.

– Что именно вас не устраивает?

Голос Фамицкого звучал невозмутимо. А вот тон Белобородова с каждым следующим словом становился все более хамским.

– Я хочу брать ванны, сколько мне требуется! – заявил он.

– Василий Петрович сердится, что я ему не разрешаю долго в воде лежать, – объяснила медсестра.

Поскольку Фамицкому не раз уже приходилось слышать подобные претензии, они воспринимались им спокойно.

– Помимо вашего «хочу» существует схема лечения, – сказал он. – Минеральные ванны – серьезная нагрузка на организм. Время их приема назначается врачом.

В бальнеологию неслышно вошла Лушка. За восемь послевоенных лет она переменилась так, что не сразу и узнаешь: деревенская простоватость исчезла, а броская красота, которая и всегда была ей присуща, стала особенно выразительна.

Раскладывая принесенные термометры, Лушка прислушивалась к разговору.

– А кто вас знает, что вы нам назначаете! – заявил пациент.

– В каком смысле? – не понял Фамицкий.

– В прямом. Такие, как вы, у меня доверия не вызывают.