Когда они добрались до ее квартиры, Гарри развалился на кушетке. Он был пьян. Всё шло хорошо. Меня зовут Альберта, — протягивая ему стакан. А вас? Гарри. Она села рядом. Может, снимете рубашку? Здесь довольно тепло. Ага, само собой, — принявшись возиться с пуговицами. Ладно, давайте я помогу, — наклонившись, медленно расстегнув рубашку, мельком взглянув на Гарри, вытащив рубашку из-под брюк, потом аккуратно сняв ее с плеч, вынув руки Гарри из рукавов и бросив ее за кушетку. Гарри смотрел, как она расстегивает ему рубашку, и ощущал легкий нажим ее пальцев. Он подумал было о ребятах, о том, что бы они сказали, увидев его сейчас, но мысль эта, не успев сделаться более отчетливой, растворилась в алкоголе, и он, закрыв глаза, стал наслаждаться близостью Альберты.

Оставшись рядом, она осторожно положила руку ему на плечо, подняла на него взгляд, провела рукой по плечу к шее и стала всматриваться в его лицо, в глаза, в ожидании хоть какой-то реакции; чувствуя себя с Гарри слегка неловко, не зная наверняка, как он будет реагировать. Как правило, реакцию партнеров с садистскими наклонностями она предвидела еще до того, как пыталась что-либо предпринять, но в случае с Гарри у нее не было твердой уверенности; нечто странное сквозило в его взгляде. Она догадывалась, что скрывается за этим взглядом, и все же безрассудству предпочитала осмотрительность. К тому же это очень возбуждало. Порой она намеренно искала и приводила домой партнера, который выглядел угрожающе; однако постепенно, поглаживая Гарри по спине и шее и вглядываясь в его лицо, она поняла, что в данном случае ей нечего бояться; и осознала, что все это ему в диковинку. Ее возбуждали смущение и беспокойное ожидание, отражавшиеся на его лице. Ей достался невинный мальчик. Все в ней трепетало. Ладонью свободной руки она провела по его груди. У тебя такая сильная, волосатая грудь, — между губами у нее показался кончик языка; поглаживая его по спине, она легко касалась прыщей и оспин. Ты такой сильный, — придвинувшись поближе, коснувшись губами его шеи, проведя рукой от груди к животу, к ремню, к ширинке; скользнув губами с груди на живот. Гарри чуть приподнялся, дав ей возможность рывком стащить с него брюки, и расслабился, потом напрягся — когда она, поцеловав его в бедра, взяла в рот хуй. Он навалился на спинку кушетки и начал корчиться от наслаждения; едва не завопил от наслаждения, вообразив, как его жену рассекают пополам большим хуем, превратившимся в громадный зазубренный кол, и как он сам бьет ее кулаком по лицу — колотит, смеется, смеется, плюется, расквасив ей в конце концов физиономию в сплошное кровавое пятно, — и она превращается в старика, а он перестает наносить удары, потом на месте старика вновь возникает Мэри или нечто очень похожее на Мэри, во всяком случае женщина, и она пронзительно кричит, пока горячий, раскаленный добела хуй запихивают, вколачивают ей в пизду и медленно вынимают, вытаскивая заодно кишки, а Гарри сидит, смотрит, заливается своим смехом и стонет, стонет от наслаждения — и тут он услышал стон, причем не только у себя внутри, но и доносящийся до него откуда-то снаружи, услышал, открыл глаза, увидел, как бешено движется голова Альберты, и снова принялся неистово корчиться, стонать и охать.

Альберта надолго перестала шевелить головой, потом встала и пошла в ванную. Гарри посмотрел ей вслед и перевел взгляд на свой полуобмякший хуй, повисший между ног. Как завороженный, Гарри с минуту глазел в изумлении, понимая, что это его член, и в то же время его не узнавая, словно никогда и не видел, хоть и знал, что видит не впервые. Сколько раз он держал член в руках, когда ссал! Почему же он кажется совсем другим? Гарри моргнул, стряхнув с себя наваждение, и услышал, как в ванной струится вода. Снова взглянул на свой пенис и ничего непривычного в нем не увидел. Попытался ненадолго мысленно вернуться к тому, что привиделось ему минуту назад. Но вспомнить ничего не смог. Ему было хорошо. Он посмотрел в сторону ванной, горя желанием увидеть лицо Альберты.

На лице у нее играл румянец начищенной восковой куклы, а длинные волосы были тщательно расчесаны. Покачивая бедрами и улыбаясь, она направилась к нему. Беспечно рассмеялась в ответ на удивленный взгляд Гарри, заметившего, что на ней нет ничего, кроме женских кружевных трусиков. Налила еще по стаканчику и села рядом с ним. Гарри отхлебнул большой глоток и дотронулся до трусиков. Как тебе мои шелковые штанишки? Гарри отдернул руку. Он почувствовал руку Альберты у себя на затылке. Она мягко положила его ладонь себе на ногу. Я люблю их. Они такие гладкие, — держа его руку у себя на ноге и целуя его в шею, в губы, сунув язык ему в рот и пытаясь отыскать его язык, нащупав его снизу — когда Гарри загнул его кверху, убрав подальше, — лаская основание его языка своим. Язык Гарри медленно развернулся и коснулся ее языка, он схватил ее за хуй, Альберта убрала его руку обратно себе на ногу, кончиком языка обслюнявила язык Гарри, заерзала, когда он крепко сжал ей ногу, почти почувствовав, как Гарри глотает капельки ее слюны, почувствовала, как его язык устремляется к ней в рот так, словно Гарри пытается ее задушить; она присосалась к его языку, потом позволила ему проделать то же самое с ее языком, вращая головой так же, как он, и проводя рукой по его кряжистой спине; медленно запрокинула голову, отстранившись от него. Пойдем в спальню, милый. Гарри притянул ее к себе и присосался к ее губам. Она медленно отстранилась, прекратив поцелуй, и с усилием потянула Гарри за собой, держа его сзади за шею. Пойдем в постель, — медленно вставая и продолжая тянуть. Гарри встал, слегка пошатываясь. Альберта опустила взгляд и рассмеялась. Ты все еще в ботинках и в носках! Гарри принялся моргать. Он стоял, расставив ноги, со стоячим хуем, голый, если не считать черных носков и башмаков. Альберта захихикала, потом сняла с него башмаки и носки. Пойдем, любовничек. Она схватила его за хуй и повела в спальню.

Гарри рухнул на кровать, повернулся и поцеловал Альберту, промахнувшись мимо губ и чмокнув ее в подбородок. Она рассмеялась и направила его к своим губам. Он принялся толкать ее в бок, и поначалу Альберта недоумевала, не зная, чего он добивается, а потом поняла, что он хочет ее перевернуть. Она снова захихикала. Ах, глупенький! Ты что, никогда гомика не ебал? Гарри что-то пробурчал, не оставляя своих неловких попыток и продолжая целовать ее в грудь и в шею. Мы занимаемся любовью так же, как все, голубчик, — сперва почувствовав некоторое раздражение, потом вновь наслаждаясь прелестью обладания невинным мальчиком. Просто расслабься, — повернувшись набок и целуя его, шепча что-то ему на ухо. Покончив с предварительными ласками, она повернулась на спину и, когда Гарри взобрался на нее, принялась двигаться в одном ритме с ним, обхватив его руками и ногами, вертясь, извиваясь, охая.

Гарри устремился было вперед, потом, взглянув на Альберту, умерил пыл и начал совершать медленные, возбуждающие движения; и каждое движение он совершал сознательно — сознавая, что приходит в возбуждение и получает удовольствие, и желая, чтобы это никогда не кончалось; и хотя он стискивал зубы от вожделения, щипал Альберту за спину и кусал в шею, наступило относительное расслабление, а напряжение и судороги были вызваны наслаждением и страстным желанием оставаться там, где он находится, и продолжать делать то, что делает. Гарри слышал, как сливаются в единый стон их стоны, ощущал ее под собой, чувствовал ее плоть у себя во рту; появилось множество ощутимых, осязаемых вещей, и все же оставалось некоторое смущение, но оно возникло в результате неопытности, из-за внезапного, всепоглощающего чувства наслаждения — наслаждения, равного которому он никогда еще не знал и которого — вместе с сопутствующими ему возбуждением и нежностью — никогда не испытывал… ему хотелось хватать и тискать ту плоть, что он ощущал в руках, хотелось впиваться в нее зубами, однако уничтожить ее не хотелось; ему хотелось, чтобы она существовала, хотелось иметь возможность снова к ней вернуться. Гарри продолжал двигаться в том же сладостном ритме; продолжал стонать в унисон с Альбертой, несмотря на то и дело возникающее чувство неловкости; ошарашенный — но не встревоженный и не огорченный этими новыми чувствами, рождающими друг друга у него в душе, и попросту сосредоточившись на наслаждении, полностью доверившись ему, как прежде Альберте. Перестав двигаться, он замер, с минуту полежал, прислушиваясь к их тяжелому дыханию, потом поцеловал Альберту, погладил ее руки, медленно, осторожно скатился на кровать, потянулся и вскоре уснул. Гарри был счастлив.