Проснувшись, Гарри не сразу открыл глаза, а полежал, размышляя, потом резко, очень широко, раскрыл их, повернулся и посмотрел на Альберту. Гарри приподнялся. Весь прошедший вечер разам всплыл в памяти Гарри, и глаза его затуманились от мучительной тревоги и смущения. На кратчайший миг он спрятался за выпитым спиртным и наслоившимися друг на друга образами, которые возникли у него перед глазами, а потом исчезли. Он рухнул на кровать и опять уснул. Потом, когда он вновь проснулся, убежать ему больше не хотелось. Пугающая ясность, появившаяся на миг при первом пробуждении, бесследно растворилась в обычной путанице мыслей, и Гарри нашел в себе силы посмотреть на Альберту, припомнить в общих чертах, довольно смутно, минувшую ночь и не бояться там находиться — он по-прежнему опасался последствий того, что кто-нибудь обо всем узнает, однако ощущение счастья оставляло страхи и смущение в тени.

Фактически именно это ощущение счастья и беспокоило Гарри больше всего в ту самую минуту, когда он сидел в постели, смотрел на Альберту и вспоминал — с удовольствием — минувшую ночь. Он понимал, что ему хорошо, но охарактеризовать свое ощущение не мог. Не мог сказать: я счастлив. Свое ощущение ему не с чем было сравнить. Ему бывало хорошо, когда он распекал Уилсона; бывало хорошо, когда пил с ребятами; в тех случаях он уверял себя, что счастлив, однако нынешнее ощущение было настолько несравнимо с прежним, что казалось непостижимым. Он не отдавал себе отчета в том, что никогда еще не был счастлив — так счастлив.

Он снова посмотрел на Альберту, потом встал с кровати и налил себе выпить. В голове у него начинало мелькать слишком много мыслей. Попросту сидеть и давать им волю на трезвую голову было опасно. Он закурил и постарался как можно быстрее выпить, потом налил еще. Эту порцию он пил чуть дольше, а выпив, вернулся в спальню и сел на край кровати с третьей порцией в руке.

Ему хотелось разбудить Альберту. Не хотелось сидеть в одиночестве и чувствовать себя беззащитным; хотелось с ней поговорить, но он не знал, что делать: то ли позвать ее, то ли растолкать, то ли попросту подпрыгнуть на кровати. Он отхлебнул глоток, затянулся сигаретой, потом погасил сигарету, сильно стукнув пепельницей по столу. Альберта шевельнулась, а Гарри быстро отвернулся, стараясь не смотреть на нее, и громко зевнул. Альберта заворочалась и что-то пробормотала, а Гарри поспешно обернулся, стараясь как можно сильнее раскачать кровать: чего-чего? Альберта снова что-то пробурчала и открыла глаза. Гарри расплылся в своей улыбочке и отхлебнул еще один глоток. Начался новый день.

Хотя Альберта встала с кровати, умылась и принялась за свои обычные утренние дела, для того чтобы проснуться окончательно, ей требовалось некоторое время, и потому она далеко не сразу поняла, о чем толкует Гарри, и осознала, что он ходит за ней следом по квартире. Он не стоял у нее над душой, но постоянно находился в двух шагах, и стоило ей обернуться, как Гарри расплывался в своей улыбочке. Первым словом, которое Альберта расслышала — когда они пили кофе, — было слово «забастовка», и хотя она проснулась еще не настолько, чтобы вникать в каждое слово, до нее дошло, что Гарри рассказывает о том, как он руководит какой-то забастовкой или чем-то в этом роде и как кто-то обязательно засунет что-то себе в жопу. Она надеялась, что он либо замолчит, либо перестанет так быстро тараторить, надеялась, что в крайнем случае ей самой удастся собраться с силами, сказать пару слов и таким образом перевести разговор на другую тему; однако после нескольких стаканчиков Гарри угомонился, и им стало хорошо вместе. Днем они пошли в кино; выйдя оттуда, поели; потом несколько часов просидели в баре. Когда они пришли домой, Гарри занялся с Альбертой любовью, а потом они сидели, пили и слушали музыку. Альберта считала Гарри забавным и с удовольствием проводила с ним время, за исключением тех случаев, когда Гарри пытался убедить ее, что он важная птица — хотя отнюдь не возражала, если он швырял деньги на стойку бара или брал такси, чтобы проехать всего несколько кварталов, — но тогда она просто переводила разговор на другую тему; к тому же ей нравилось, как Гарри ее целует. Дело не в том, что он умел целоваться лучше или был менее извращенным, чем все прочие — нет, просто она чувствовала его возбуждение от новизны впечатлений. Они целыми часами сидели на кушетке и пили, почти не слыша музыки, звучащей из приемника, держась за руки и целуясь. Альберта, полуприкрыв глаза, опускала голову на плечо Гарри, мурлыкала что-то себе под нос и время от времени поворачивалась, чтобы на него взглянуть. Гарри расплывался в своей улыбочке, и в ней сквозила едва заметная нежность — мало того, эта едва заметная нежность появлялась даже во взгляде. Он легко касался ее волос и сжимал руку, лежавшую у нее на плече. Разговаривали они нечасто, а когда говорили, голоса их звучали негромко, и Гарри даже бывал не так груб, как обычно. Они просто сидели на кушетке, прижавшись друг к другу, целыми часами, и Альберта в ритме музыки покачивала ногой. Гарри любил, когда она обнимала его одной рукой, любил чувствовать ее рядом. Когда Альберта спрашивала у Гарри, не хочет ли он лечь в постель, Гарри кивал, они вставали и, по-прежнему держась за руки, не спеша шли в спальню.

В воскресенье днем, уходя от Альберты, Гарри пребывал в оцепенении. Об уходе он и не думал. Не скажи она, что днем у нее встреча и что ему лучше уйти, он так и не вспомнил бы ни о времени, ни о том, что завтра понедельник и надо ставить штампы в книжки. Он помнил минувшие выходные и все, что произошло, но не мог поверить, что уже воскресенье. Время просто не могло пролететь так быстро. Подпрыгивание такси на дороге и уличный шум вернули его к действительности, и он понял, что возвращается в Бруклин. Он хотел спросить у Альберты, увидятся ли они снова, но не сумел вымолвить ни слова, не сумел даже сформулировать вопрос в уме. Гарри долго ломал голову над тем, как бы спросить ее об этом, как бы выдавить из себя вопрос, но тут дверь закрылась, он оказался на улице, а потом в машине, направлявшейся в Бруклин. С кем это она встречается? Быть может, он еще увидится с ней «У Мэри». Он наведается туда еще разок.

Он не сразу вернулся домой, а зашел на пару часиков в бар. Когда он пришел домой, Мэри смотрела телевизор. Не говоря ни слова, он разделся, лег, закурил и стал думать об Альберте, то и дело вспоминая прощальный поцелуй на пороге. Не успел он заснуть, как проснулся и закричал ребенок, и Мэри в конце концов вошла, заговорила с сыном и попыталась укачать его в кроватке. Их голоса, казалось, доносились из некоего сна и не вторгались ни в его мысли, ни в воспоминание о поцелуе.

Наутро Гарри умылся и оделся, не проронив ни слова. Мэри наблюдала за ним, полная решимости что-нибудь сказать. Она побаивалась, но даже оплеуха была лучше, чем ничего. Когда Гарри собрался уходить, она спросила, придет ли он вечером домой. Гарри пожал плечами. Где ты шлялся в пятницу и в суб… Гарри согнул руку жесткой дутой и наотмашь двинул ей в уголок рта тыльной стороной кулака. Ни о чем не думая, не глядя — просто сжал кулак и врезал. Он не обратил внимания на острую боль в руке от удара по зубам, не задумался о том, что впервые ударил ее кулаком — бесчисленное множество раз он хотел, мечтал, пытался это сделать, — и не оглянулся на нее, нанеся удар. Попросту врезал, повернулся и вышел из дома.