Кацуо отвязал канат, и лодка поплыла, постепенно удаляясь от яхты. Кацуо несколько удивило то, что, поглядев на яхту издалека, он не ощутил облегчения. Он мог лишь размышлять о том, как это опасно — находиться в океане на таком хрупком суденышке, как резиновая лодка. Выставив вперед ноги, он физически чувствовал, как бьет волна по дну. После яхты эта лодочка была как листок на воде.

Между яхтой и Кацуо уже было тридцать с лишним метров. Но чувство, что за ним наблюдают, не проходило. Наоборот, оно возрастало, достигая крайнего предела. Уровень адреналина в крови зашкаливал, но убежать сейчас было некуда. За пределами резиновой лодки была только смерть.

Кацуо посмотрел на увеличивающееся пространство между ним и яхтой. Сейчас, когда она исчезнет из виду, его разум совсем соскочит с катушек. Сознание замутилось настолько, что он не мог понять, что именно происходит. В голове его переговаривались несчетные голоса. Неразборчивый гул походил на рев возбужденной толпы на бирже. Иногда голоса соединялись в один и подступали к нему сзади. Кацуо опустил руки в воду и зачерпнул, чтобы омыть горящую голову. Перегнувшись, он окунул в воду лицо, и вдруг его потянуло вниз. Темный, бесконечный червь извивался на дне. Вперившись в него взглядом, Кацуо чуть не утонул.

Кацуо так и не обнаружил, куда дочка хозяина яхты спрятала бутылку. Она находилась в мешочке с надписью «Неприкосновенный запас». Сейчас он лежал в лодке, закатившись между резиновым дном и наполненными воздухом бортами. В серебряном ящичке рядом с бутылками пресной воды и баночками консервов лежали и смотрели глаза.

Это было в конце лета, ранним вечером. Мост через канал чуть покачивался под порывами ветра. По ту сторону канала старые дома хаотично стояли плечом к плечу с новыми и ветер залетал в пустоты между ними. Третий дом, если смотреть на юг с середины моста, казался совсем черным — задняя и боковая стены были как будто в подтеках сажи. Была ли это и в самом деле въевшаяся грязь, накопившаяся за многие годы, или это было сделано нарочно, для украшения, — сказать было сложно.

Два года назад третий, четвертый и пятый этажи этого здания занимала дискотека «Мефистофель». На каждый этаж был отдельный вход, и посетитель мог выбрать любой в зависимости от настроения. Чем выше этаж, тем экстремальнее были музыка, манера поведения и стиль интерьера. На пятом этаже танцевали по большей части полуобнаженные женщины в черных трико. Мужчины, не имея возможности присоединиться к их экстатическим пляскам, как правило, удовлетворялись тем, что созерцали их со стороны.

В те дни в этом районе не нужно было далеко ходить, чтобы встретить женщину в трико. Обычно они выходили на улицу в том виде, в котором танцевали. Перед тем как сесть в трамвай, они просто накидывали пальто или плащ, чтобы скрыть свою обнаженную плоть.

Эти женщины в исподнем (на общепринятый, традиционный, взгляд) исчезли, когда лопнул экономический «мыльный пузырь» и начался кризис. Но куда все они делись? По крайней мере об одной из этих женщин кое-что известно. Ее звали Норико Кикухи, и она вскоре вернулась в эти места. Опыт работы в «Мефистофеле» научил ее тому, какую радость дает человеку возможность самовыражения. Поэтому она стала актрисой в маленькой театральной труппе, и так получилось, что однажды она вернулась в то самое здание, где прежде проводила все время.

Токио — прибежище несметного количества маленьких трупп. Считается, что их тут тысячи три, а сколько в точности, подсчитать невозможно. Многие труппы создаются на один спектакль и, получив выручки, сразу же распадаются.

Часто подобные труппы — всего лишь компании единомышленников, которые время от времени собираются вместе, чтобы дать представление в маленьких залах — человек на триста и меньше.

Но некоторым удается пробиться в солидные места — такие как зал «Кинокуния» или театр «Хонда». Заветная цель этих труппок — прорваться в снискавшие известность театральные залы.

Труппа, к которой принадлежала Норико, ставила себе именно эту цель. Наименовалась она «Каирин Мару», что звучало как название рыболовного судна, и успешно продвигалась к успеху. Последний спектакль собрал полторы тысячи зрителей. Они верили, что если следующий соберет две тысячи, это будет их входным билетом в зал «Кинокуния». Члены труппы возлагали все надежды на Кенцо Кийохару, своего режиссера и администратора, человека сверхъестественной энергии. Если труппа хочет большего, необходимо привлечь к себе внимание масс-медиа — только тогда у актеров появятся возможности, которых они ищут. Таким образом, будущее членов труппы находилось в ловких руках Кийохару.

Театральный зал, который Кийохару выбрал для нового спектакля, находился как раз в этом здании между каналом и хайвеем, в котором год назад находилась дискотека «Мефистофель». Осветительная, акустическая и прочая аппаратура осталась на месте, так что зал был более или менее пригоден для театральных представлений. Когда дискотека закрылась, хозяева здания оказались в таком затруднительном положении, что стали сдавать зал под мероприятия местного масштаба. Полноценные спектакли здесь не ставились никогда; решение показать именно эту пьесу подвергало труппу немалому риску. Некоторые ведущие актеры отчаянно возражали против этого выбора. И все же, когда они прочли текст пьесы, их недоверие сменилось горячим энтузиазмом. Их восхитила многослойная структура пьесы, которая позволяла при декорировании спектакля использовать, для большего эффекта, конструкцию здания. Как соглашался каждый член труппы, хотя вытянуть это и будет трудновато, но игра стоила свеч.

Кийохару всегда делал упор на новую и оригинальную постановку. Он полагал, что текст пьесы можно изменять с учетом особенностей зрительного зала, а значит, и мизансцены тоже. Постановки многих трупп после десятка спектаклей бледнеют, игра становится стереотипной. Особенностью «Каирин Мару» было то, что этот театр стремился избежать этой ловушки. Главным для Кийохару была постоянная погоня за обновлением. И все же театральное дело — дело рискованное. Пока спектакль не состоялся, никогда не скажешь, как все сложится. Кийохару и актеры одновременно с тревогой и надеждой ждали начала представления. Согласно их плану, если все пройдет успешно, им откроется дорога в зал «Кинокунья». Напротив, если спектакль пройдет плохо, их общая цель на некоторое время останется недостижимой.

Третий этаж здания находился как раз на высоте проходящего мимо хайвея. В часы пик здание вибрировало. Шум от проносящихся машин пронизывал все здание и был слышен в зале, но не настолько, чтобы отвлечь внимание публики от спектакля.

Как режиссер, Кийохару всегда во время спектакля находился в зале. Ему важно было видеть сцену именно отсюда. Он запоминал все недочеты игры актеров и немилосердно ставил им на вид, как только занавес опускался. Актеры должны были заново переосмыслить свою игру и внести в нее уточнение к следующему вечеру. Таким образом, их спектакли видоизменялись каждый раз, от одного представления к другому, до завершающего показа. Спектакль, который доводили до совершенства в течение двух месяцев репетиций, после первого же публичного представления часто модифицировался до неузнаваемости. Это была манера Кийохару — наблюдать за спектаклем из зала и заново его оценивать.