Итак, полковник возглавлял отряд, который возвращался после осады Яффы; они находились уже всего в нескольких сотнях туазов от того места, где должны были остановиться на привал и найти воду, когда им стали попадаться на дороге тела солдат, которые опередили их на день пути и погибли от жары.

Среди жертв этого обжигающего зноя оказался и некий карабинер, знакомый многим в отряде. Должно быть, он умер больше суток назад, и из-за солнца, опалявшего несчастного весь день, его лицо обуглилось до черноты, сделавшись как головешка.

Несколько его товарищей подошли поближе – чтобы взглянуть на него в последний раз или взять что-нибудь на память, если бы таковое нашлось, и удивились, что его конечности еще не тронуты смертным окоченением, а в области сердца еще осталось немного теплоты.

«Дайте-ка ему каплю сивухи, – сказал записной отрядный весельчак, – ручаюсь, если он еще недалеко ушел от этого света, то вернется, чтобы распробовать».

И точно, с первого же глотка водки мертвец открыл глаза; все закричали, растерли ему виски, дали проглотить еще немного, и через четверть часа он с посторонней помощью уже мог сидеть на осле.

Так его и доставили к источнику; ухаживали за ним в течение ночи, дали ему несколько фиников, осторожно покормили, а на следующий день, вновь посаженный на осла, он вместе со всеми добрался до Каира.

53. Есть кое-что весьма достойное упоминания – это своего рода инстинкт, столь же всеобщий, как и властный, который влечет нас на поиски крепких напитков.

Вино, самый достойный любви из напитков, коим мы обязаны то ли Ною, насадившему виноградник, то ли Бахусу, выжавшему сок из винограда, появилось, когда мир еще был во младенчестве; а пиво, которое приписывают Осирису, восходит к временам, за которыми вообще не просматривается ничего определенного.

Все люди, даже те, которых принято называть дикарями, были настолько обуреваемы этим влечением к крепким напиткам, что им удавалось заполучать их независимо от пределов собственных познаний.

Гавот. Литография. Ок. 1815

Они сквашивали молоко своих домашних животных, выжимали сок из разных плодов и кореньев, стоило им заподозрить, что в них имеется нечто, способное к брожению, и повсюду, где бы нам ни попадались люди, живущие в обществе, у них обнаруживались крепкие напитки, которые они употребляли во время своих пиршеств, жертвоприношений, бракосочетаний, похорон – словом, во время всего, что в их среде имело черты празднества или торжества.

Вино пили и воспевали на протяжении многих веков, прежде чем заподозрили, что из него можно извлечь спиртосодержащую часть, которая и составляет его силу; но арабы научили нас искусству перегонки, изобретенному ради того, чтобы извлекать аромат из цветов, особенно из розы, столь прославленной в их творениях, и тогда, предположив, что в вине содержится то, что так дивно возбуждает вкус, сумели ощупью, наугад, выделить из него алкоголь, винный спирт, водку.

Алкоголь – монарх среди напитков, он доводит вкусовое возбуждение до высшей степени; многочисленные производные от него подарили нам новые источники наслаждений[92]; некоторым лекарствам[93] он придает силу, которой они не имели бы, не будь этого посредника; он даже стал в наших руках грозным оружием, поскольку целые народы Нового Света были укрощены и уничтожены водкой почти так же, как и огнестрельным оружием. Метод, позволивший нам выделить алкоголь, привел и к другим важным результатам, ибо он состоит в том, чтобы разделять вещество на составляющие его части и получать в чистом виде те из них, которые отличают его от всех прочих; этот метод должен был послужить образцом для тех, кто занялся аналогичными изысканиями и кто познакомил нас с совершенно новыми веществами, такими как хинин, морфин, стрихнин, и другими им подобными, как уже открытыми, так и теми, которые еще только предстоит открыть.

Как бы то ни было, это страстное желание употреблять определенного рода жидкости, которые природа окутала покровами, это необычайное влечение к ним, которому подвержены все человеческие расы, во всех климатических зонах и при любых температурах воздуха, весьма стоит того, чтобы привлечь внимание наблюдателя-философа.

Я размышлял об этом, как любой другой, и попытался поместить влечение к ферментированным крепким напиткам, неведомое животным, рядом с тревогой о будущем, которая им тоже чужда, и взглянуть на то и на другое как на отличительные особенности шедевра последней подлунной революции.

54. Я сказал «последняя подлунная революция», и эта мысль, выраженная таким образом, завела меня далеко, очень далеко. Исторические памятники неопровержимо свидетельствуют о том, что наша планета испытала несколько всеобъемлющих изменений, которые были равносильны концу света, и какой-то необъяснимый инстинкт предупреждает нас, что стоит ожидать и других потрясений, которые наверняка еще последуют. Уже не раз казалось, что они вот-вот произойдут, и еще живы многие люди, которых водяная комета, предсказанная добрейшим Жеромом Лаландом, некогда погнала на исповедь[94].

Судя по тому, что было сказано на сей счет, мы весьма склонны обставлять эту катастрофу-отмщение ангелами-губителями, громогласными трубами и прочими не менее ужасными атрибутами.

Увы! Для того чтобы истребить нас, столько шума не потребуется, мы не стоим такой помпезности, и если на то будет воля Господа, Он в силах изменить поверхность планеты, особо не церемонясь.

Предположим, например, что одна из этих блуждающих звезд, ни пути, ни назначения которой никто не знает, но чье появление всегда сопровождалось традиционным ужасом, – предположим, говорю я, что некая комета пройдет довольно близко к Солнцу, зарядится от него избыточным теплом и подлетит к нам на достаточное расстояние, чтобы на Земле на целых полгода установилась средняя температура в 60 градусов Реомюра[95] (то есть горячее, чем комета 1811 года).