Ондайн не сдержала улыбки:

— Разве? А он говорил что-нибудь еще? Или, может быть, Уорик?

— Да ничего особенного… — замялась Матильда.

— Матильда! Пожалуйста… — просительно протянула Ондайн.

— В самом деле, ничего существенного.

— Скажите, ради Бога! Иначе я не сомкну глаз! Матильда вздохнула и поставила поднос на столик.

— Ну, хорошо. Юстин сказал, что ему не терпится сообщить новость леди Анне.

— Леди Анне?

— Да, давнишней любовнице графа… О Боже! Вы разве не встречались с ней?

— Нет, — ответила Ондайн, пытаясь уклониться от дальнейших расспросов. Она почувствовала прилив раздражения.

— Былые страсти — забытые страсти, — мудро заметила Матильда. — Граф сказал, что и сам очень хочет, чтобы леди Анна услышала новость и убедилась, как прекрасно и счастливо устроилась его жизнь! И добавил, что надеется как можно скорее довести сведения о будущем наследнике Северной Ламбрии до лорда Хард-грейва!

Ондайн приподнялась на локте.

— А кто такой этот лорд Хардгрейв? Уорик как-то обмолвился о нем… и, кажется, без всякого удовольствия.

— Это сосед. Не такой знатный и влиятельный, как Четхэмы, и потому завистливый. Но… надо сказать, и Уорик его не жалует. Они враждуют с трехлетнего возраста. — Матильда остановилась и посмотрела на Ондайн с озабоченным вздохом. — Надеюсь, теперь я ответила на все ваши вопросы, даже на те, на которые, возможно, не следовало отвечать. Вы обещали поспать.

— Да, конечно. — Ондайн постаралась полюбезнее улыбнуться.

Девушка слышала, как Матильда прошла через анфиладу комнат, подождала, пока окончательно не затих звук шагов и мягкий отдаленный щелчок не убедил ее, что все двери заперты и она осталась совсем она… Тогда Ондайн сбросила одеяло, вскочила с постели и выбежала из спальни. В комнате Уорика она остановилась. На его туалетном столике лежала щетка для волос. Она схватила ее и в бешенстве бросила об стену.

— Будь ты проклят, обманщик, и твоя дьявольская игра! — неистово прошептала она.

Ондайн добрела до музыкальной комнаты и присела за стол, решив атаковать Уорика вопросами, как только он войдет. Она еле сдерживалась, чтобы не изорвать ногтями обшивку кресла.

Решение пришло к ней неожиданно. Может быть, стоит пригрозить Уорику, что она раскроет домочадцам его ложь про ребенка, если он заставит се ехать с ним ко двору.

Душившая ее злость сменилась облегчением и радостным нетерпением поскорее увидеть Уорика. Она снова вскочила на ноги и зашагала по комнате взад и вперед, как тигрица в клетке.

А что, если он и в самом деле немного сумасшедший и выдумка о наследнике была просто шуткой? Если он рассмеется ей в лицо и скажет, что ему все равно?

Ондайн остановилась перед окном, всматриваясь в ночь и содрогаясь от пронзавшего ее насквозь холодного ужаса. Или рассказать ему, что она боится ехать ко двору, так как ее наверняка схватят, заточат в тюрьму и будут пытать как предательницу?

Нет! Этого она не допустит! Хватит скандалов и грязной лжи, порочащих ее фамилию!

Девушка мрачно подумала, что ни за что не поедет с Уориком, беззаветным вассалом и преданным другом короля.

— Ох, тысяча чертей тебя побери, мерзкий интриган! — прошипела она, снова бросаясь на стену. Где же он? Час уже поздний…

Стиснув в бешенстве зубы, она решительно направилась к двери и с силой ее распахнула.

У стены сидел Джек, видимо, спавший до ее появления. Он вскочил на ноги, поспешно приподнял широкополую шляпу, съехавшую на глаза, и чуть не сбил по пути кресло, торопясь преградить ей дорогу.

— Миледи? — спросонья бормотал он, удивленный ее внезапным появлением в ночной рубашке, туфлях на босу ногу, со спутанными волосами и огненным взглядом, полным негодования. — Могу ли я чем-то помочь моей госпоже?

— Где он, Джек?

— Вы имеете в виду моего господина лорда Четхэма?

— Да, вашего господина лорда Четхэма! — ответила Ондайн, скрестив на груди руки. — Джек, лучше не шути со мной! Где он?

— Он… вышел.

— Куда вышел?

— Не знаю, миледи.

— Ты лжешь, Джек!

Он посмотрел виновато и в то же время решительно. Ондайн огорченно вздохнула, поняв, что даже под страхом смерти Джек и выдаст Уорика.

— Ну ладно, Джек. Когда он вернется?

Джек пожал плечами, сконфуженно почесал затылок и нахлобучил на голову шляпу.

— Может быть, лучше поговорить с ним утром, миледи. Утром!

— Он приедет… позже.

Не в силах сдержать переполняющего ее гнева, Ондайн грозно наступала на Джека.

— Что здесь происходит, Джек? Почему он так со мной обращается? Тебе ведь это известно, да?

— Как… обращается? — Джек казался смущенным до крайней степени, но по-прежнему был готов скорее умереть, чем выдать секрет хозяина. — Девушка! — сказал он мягко. — Вам спасли жизнь! Вы одеты, сыты и живете в хорошем доме! Верьте графу! — добавил он умоляюще.

— Верить графу?! — закричала Ондайн, но тут же поняла, что срывает злость на человеке, который не причинил ей ни малейшего вреда, а был одинаково добр к ней и когда она стояла под виселицей, грязная и оборванная, с веревкой на шее, и сейчас, когда она стала миледи. — Джек! Прости меня! — пробормотала девушка виновато. — Ты прав. Я понимаю, что ты не хочешь выдавать его. Я не хотела обидеть тебя. Я… — Она запнулась и перевела дыхание. — Я бесконечно благодарна за спасенную жизнь и хочу только одного — не сойти с ума!

— Ох моя госпожа! — сочувственно отозвался Джек. — Единственное, что я могу вам сказать, — он поднял руку, — доверьтесь ему!

Ондайн попробовала улыбнуться Джеку, но безуспешно. Тогда она порывисто сжала в ладонях его лицо, поцеловала в щеку и быстро ушла во внутренние покои.

— Заприте дверь! — крикнул он вслед. Она помедлила, но послушалась.

Ондайн прошла в музыкальную комнату с опущенными плечами, опустошенная и измученная. С самого начала было ясно, что ждать его — напрасный труд. Нелепая затея! Без сомнения, этот напыщенный петух упражняется в доблести где-то на стороне!

Ондайн вернулась в свою комнату, беспрестанно думая, почему ее так раздражают его ночные исчезновения, и отвергая приходившие на ум ответы.

С каждым следующим днем и каждым новым прикосновением он все больше занимал ее воображение. Она часто вспоминала его прекрасное лицо, чувственный изгиб губ, блестящие золотые искорки, то и дело появлявшиеся в янтарных глазах. Она бережно хранила в памяти ощущения от прикосновений его рук, в меру жестких, с длинными пальцами и неизбежными на мужских ладонях мозолями. Ее память была больше памятью тела, чем ума. Тело то и дело возвращало ее к ощущению, как будто она прикасалась к твердому камню, раскаленному и дающему жизнь. Она так до конца и не разобралась в своих переживаниях: с одной стороны, его насмешки и остроты жестоко ранили, но в нем было и другое — нежность. Она узнала его с этой стороны, когда он закрыл ей глаза ладонью, чтобы избавить от печального зрелища казни друзей.