– Ясное дело, – как-то пошутил Хуберт, – медведь следует за нами по пятам.

– Не пугай ребенка! – возмутилась Джил.

Лукас успокоился только тогда, когда они вышли из лесу на опушку. Хуберт и Лукас тут же принялись лазить по камням, а Джил задремала от усталости. Открывает глаза – а небо над головой почти черное, хотя солнце еще не зашло. Ни Лукаса, ни Хуберта не видно, хотя издалека доносятся то смех, то возглас. И вдруг ей померещилось, что не было никакой катастрофы. Она замужем, у нее ребенок, она живет нормальной жизнью, как все остальные люди на свете. Прошедшие годы – химера, чья-то чужая жизнь.

Вечером того дня она впервые сама укладывала мальчика спать. Сделала замечание, когда он недостаточно долго чистил зубы, присматривала за ним, когда он переодевался в пижаму. Потом помогла отыскать плюшевого мишку, и тут Лукас опять вспомнил про медведя в лесу.

– Ты сама его видела? – спросил он.

– Не видела, – успокоила его Джил, – он вообще пугливый, не любит показываться людям.

– А семья у него есть? – не унимался Лукас.

– Семьи у него нет, – терпеливо ответила она, – по-моему, он слишком молод. Он просто шатается по округе, хочет поглядеть на мир. Мне кажется, медведи вообще предпочитают одиночество.

– А я – нет, – заявил Лукас.

– Я тоже нет, – кивнула Джил, поцеловала мальчика в лоб и позвала Хуберта.

* * *

Через две недели за Лукасом приехала Астрид, и Джил, кажется, его отъезд расстроил больше, чем Хуберта. После завтрака она попрощалась с мальчиком и отправилась на работу, но никак не могла сосредоточиться. Стоит и стоит у окна, глядит на парк. «Мы все – одна большая семья», – любит повторять ее начальница. Одну-две недели все поддерживают эту иллюзию, переходят на «ты», обедают вместе за большими столами, занимаются спортом, играют в загадки, флиртуют друг с другом. Но в день отъезда все рушится. Уже за завтраком наблюдается спешка, родители ругают детей за нерасторопность, у стойки ресепшен толкотня, потому что все гости оплачивают счета одновременно, а в холле грудами высятся чемоданы, на которых сидят дети, подобно путешественникам, выброшенным на необитаемый остров. Гости обычно уезжают, ни с кем из персонала не попрощавшись. Около полудня в здании устанавливается тишина, лишь на верхних этажах вовсю трудятся горничные, устраняя следы отбывших гостей. После обеда – новый заезд, и все начинается заново.

В тот день Джил вернулась домой раньше обычного. Хуберт находился в саду, рисовал.

Джил подошла ближе, он захлопнул блокнот и произнес:

– Ну, что? Теперь у нас снова тишина и покой. Может, выпьем по глотку вина?

Рассказал еще, как они с Астрид вместе обедали и та поделилась новостью: они с Рольфом переживают кризис в отношениях.

– Не знаю, в чем там дело, – продолжал он, – при Лукасе она не могла распространяться на эту тему, ограничилась намеками. Думаю, он хочет ребенка, а она не хочет. Да и вообще у него какие-то заурядные представления о совместной жизни. Эзотерик-обыватель!

– Хотеть ребенка – это по-обывательски, да? – не сдержалась Джил.

– Да просто она для него стара, я с самого начала это говорил.

– Значит, теперь Астрид хочет заполучить тебя обратно?

– Даже если бы и хотела… – ответил Хуберт, слегка замешкавшись, будто никогда не брал в расчет такую возможность.

* * *

– Через месяц начинается новый семестр, – сказал он однажды за завтраком.

Джил взглянула на него, но промолчала.

Хуберт продолжил:

– Мне надо появляться на работе два раза в неделю, ну, иногда и три раза. Все остальное время я могу находиться здесь. Что думаешь?

Джил кивнула:

– Делай, как считаешь нужным.

Хуберт уезжал в среду вечером, возвращался в пятницу сразу после полуночи с последним поездом. Джил забирала его с вокзала на машине, и он – всегда в прекрасном настроении – рассказывал ей про студентов, про встречу с Лукасом, про походы на выставки и в кино.

Сейчас, когда каникулы кончились, отдыхающих в отеле стало меньше и курсы рисования отменили, зато Хуберт больше времени отдавал собственной работе. Но от расспросов Джил уклонялся. Мол, не любит он рассуждать о проектах, которыми вот сейчас занимается. Вечерами он все чаще искал уединения. На верхнем этаже, в бывшей детской Джил, он устроил себе нечто вроде мастерской. Там и пропадал часами. Джил смотрела телевизор или читала. Около полуночи стучалась к нему в дверь. А он откроет, высунется в щелочку, быстро поцелует ее и говорит: «Сейчас тоже ложусь спать». Джил раздевалась, чистила зубы. В ванной подолгу смотрелась в зеркало, а его все нет и нет.

В середине сентября он сообщил, что в связи с началом семестра вынужден подольше остаться в городе, ведь надо решить множество организационных вопросов.

– Как долго? – спросила Джил.

– Трудно сказать, – ответил он. – Наверное, неделю. Ну, дней десять.

– Отчего же ты раньше ничего не сказал? Я бы как-нибудь подстроилась…

* * *

Ночью ей впервые за долгие годы снова приснился Маттиас. У них есть ребенок, сын, на вид вылитый Лукас. Что там происходило во сне, она наутро вспомнить не могла, но вот эта картинка так и стояла перед глазами: семейное фото, Маттиас и она на фоне горного пейзажа, а между ними мальчик.

Хуберт звонил каждые два дня. Рассказать ему было почти нечего, да и Джил не знала, о чем говорить.

– У меня все как обычно, – поспешила она прервать паузу. – Ты вернешься в эту субботу?

– Да, – ответил Хуберт, – почти наверняка в субботу.

– Приезжай, когда хочешь, – заверила его Джил, – но хорошо бы ты дал мне знать заранее.

После этого разговора ей стало еще хуже. В субботу она взяла выходной, но тем не менее проснулась очень рано. Провела в ванной больше времени, чем обычно. Нельзя сказать, что она хорошо и вдохновенно готовила, но сегодня решила встретить Хуберта праздничным ужином. В деревенской мясной лавке ей порекомендовали взять говядину на жаркое и подробно объяснили, как ее следует тушить. Дома она поставила мясо на огонь и накрыла стол, украсила его несколькими луговыми цветочками, уцелевшими в осеннем саду. Только она закончила все приготовления, как раздался телефонный звонок. Хуберт. Сегодня приехать не сможет. Раньше сообщить не получилось. Астрид плохо, надо остаться с ней.

– Ты у нее сейчас? – спросила Джил.

– Прости, не могу говорить.

И Хуберт повесил трубку.

Джил присела возле дома, но на улице оказалось холоднее, чем она думала, и пришлось уйти внутрь. А в доме она принялась за уборку. Собрала надеванную одежду Хуберта, понесла к стиральной машине, по дороге вдохнула его запах и чуть успокоилась. Попыталась себе представить, каково это – вновь остаться в одиночестве. Еще несколько лет, и ей стукнет пятьдесят. Впервые у нее возникло чувство, что многого в жизни ей уже не успеть.