Пол Лэмбоун поднял ладонь с некоторым осуждением, стараясь найти какой-нибудь предлог посидеть здесь еще.

— Попозже, — сказал он после легкой паузы, — тогда больничные служащие будут посвободнее. Сейчас у них час пик — с десяти до одиннадцати. Да, Час Пик…

9

В лабиринте столиков и стульев появился Тедди Уинтертон. Его глаза были устремлены на Кристину-Альберту.

— Привет! — сказал Лэмбоун не очень сердечным тоном, посмотрел на Кристину-Альберту и вновь перевел взгляд на новоприбывшего.

Тедди покусился на свободный стул, на который какая-то дама бросила котиковое манто, завладел им, рассыпаясь в извинениях перед владелицей манто, и втиснулся с ним между Гарольдом и Фей, которая отсекла его от Кристины-Альберты.

— Сжальтесь над одиноким человеком, — сказал он весело, стараясь перехватить взгляд Кристины-Альберты.

— Получаете один бокал шампанского, — сказал Лэмбоун с несколько насильственным радушием в голосе.

— Как делишки, Кристина-Альберта? — сказал Тедди, вынуждая ее обратить на него внимания.

Кристина-Альберта повернулась к Фей.

— Ты не пойдешь со мной сейчас? — сказал она ей. — В подворье? Я должна начать обзванивать больницы, не то будет поздно.

Фей посмотрела на нее с любопытством.

«Это серьезно», — сказали глаза Кристины-Альберты. Фей встала и начала вдевать руки в рукава пальто. Тедди вскочил, чтобы помочь ей. Кристина-Альберта накидку не снимала и была готова уйти.

— Послушай, Кристина-Альберта, — сказал Тедди. — Мне надо с тобой поговорить.

— Пошли, Фей, — сказала Кристина-Альберта, слегка подтолкнув подругу и делая вид, что не расслышала его слов.

Тедди вышел вслед за ними на тротуар Пиккадилли.

— Одно словечко, — сказал он.

Фей сделала движение, чтобы отойти в сторону, но Кристина-Альберта ей не позволила.

— Я обойдусь и без одного, — сказала она.

— Но я мог бы тебе помочь.

— Да, мог бы. А теперь поздно. Я больше вообще не хочу тебя видеть.

— Ну дай человеку шанс!

— Шанс у тебя был, и ты думал им злоупотребить, — сказала Кристина-Альберта.

— Ты могла бы хоть декорум соблюсти, — сказала Тедди.

— К черту декорум! — сказала Кристина-Альберта. — Идем же, Фей!

Она вцепилась в локоть подруги.

Тедди постоял в нерешительности, а потом вернулся в кафе к Краму и Лэмбоуну.

Некоторое время подруги шли молча.

— Что-то не так? — рискнула Фей.

— Все не так, — сказала Кристина-Альберта. — Есть ли хоть малейший шанс, что мы найдем папочку в студии?

Они дошли до Челси, больше не нарушая молчания. Никогда еще Фей не видела Кристину-Альберту усталой.

Когда Фей открыла дверь, Кристина-Альберта ворвалась внутрь, опередив ее.

— Папочка! — крикнула она в темноту коридора. — Папочка!

Фей зажгла свет.

— Нет, — сказала Кристина-Альберта. — Конечно, его здесь нет. Он ушел навсегда. Фей! Ну, что мне делать?

Бледно-голубые глаза Фей округлились. Кристина-Альберта, храбрая, современная, была в слезах.

— Звонить в больницы, — сказал Фей, изо всех сил стараясь говорить с бодрой энергией.

1

Мистер Примби исчез из мира Кристины-Альберты. На время он должен также почти исчезнуть со страниц этого повествования. Мистер Примби испаряется. Взяв его внешнее подобие, мы должны теперь повести рассказ о другой, куда более важной персоне — о Саргоне Первом, Великолепном, Царе Царей, Наследнике Всея Земли.

Как, без сомнения, чудесно, как удивительно открыть, что ты вовсе не маленький вдовец владелицы прачечной, бесцельно коротающий жизнь, но Владыка Всего Мира, однако для добросовестного человека, стремящегося поступать как должно, открытие это чревато грызущей тревогой и гнетущим волнением. И вначале только естественно, что такая знаменательная, ослепительная идея несколько оглушит и смутит. Эта мысль также несла с собой освобождение и возвеличивание. Для целей, пока неясных, он был заключен, будто лев в клетке, в этой стесненной и неинтересной жизни Примби. Его воображение бунтовало против финальности такого существования; некий глубинный инстинкт подсказывал ему, что эта его жизнь — лишь иллюзия; в мгновения грез и порой в миг между сном и пробуждением вдруг проглядывали свет и цель за пределами видимой реальности. И вот внезапно будто распахнулись врата, будто откинули занавес, этот свет хлынул на него ослепительным потоком. Нет, его жизнь не единственная, начинающаяся, кончающаяся и забытая, как пустая песенка! Его существование уподоблялось золотой нити, которая сверкала, исчезала и вновь появлялась в бесконечной ткани бытия и была воткана в нее с целью. В прошлом он был Поргом в городе Клеб, и он был Саргоном и Валтасаром. Многими другими был он, но память о них все еще спала под темными водами забвения. Но память о Саргоне сияла ярко. Это его саргоновское «я» вернулось, а не какое-то другое из прочих его «я».

По некой причине, пока остающейся тайной, Сила, управлявшая его жизнью, призвала его вновь стать Саргоном в нынешнем, огромном, раздираемом враждой мире. Саргон начал жизнь смиренно, брошенным младенцем, и поднялся к вершине, восстановив и расширив подвластную ему империю, самую могучую из всех, какие до этого знал древний мир. Некие способности (кха-кха) были явлены Саргоном, вот из-за них-то Сила и призвала его вновь.

Вереницы воспоминаний развертывались в его мозгу. С поразительной уверенностью он воссоздавал свою юность, те далекие дни в Шумере, где Сила вознесла его так высоко. Они были такими яркими и приятными, что уже оттесняли воспоминания о Шерингеме и Вудфорд-Уэллсе, превращая его существование как Примби в тающий мираж. Эти переживания никогда не были ему дороги, он никогда не перебирал их в уме с удовольствием. Но возвращенные ему воспоминания стоили того, чтобы вновь и вновь обращаться к ним. Картины первых лет его жизни, когда он был найденышем, таинственным найденышем при дворе своего предшественника. (Имя этого предшественника он все еще никак не мог вспомнить). Юный Саргон был светловолосым и синеглазым — редкость в смуглом Шумере, а нашли его плывущим по великой реке в камышовой колыбели, скрепленной битумом, и его взял к себе и усыновил правитель края. И еще мальчиком все дивились ему, его удивительной мудрости, способности совершать то, что не дано другим людям, всему тому, что указывало в нем на владыку над людьми. И не то чтобы он обладал большой смекалкой, или сноровкой, или особой физической силой. В этих второстепенных качествах многие вокруг превосходили его — смекалкой и въедливостью памяти, в частности, он уступал Прюму, сыну великого визиря — но он обладал истинной царственной мудростью, недоступной никому из них.