Похоже на Квебек с его смешением религий, языков и культур. Французский и английский. Две группы. В Израиле мусульмане рядом с христианами и рядом с иудеями, но все сами за себя.

Я опустила стекло.

Воздух наполняли запахи. Цемент. Выхлопные газы. Слабые нотки цветов, специй, мусора и еды.

Я слушала хорошо знакомые звуки ночной городской суеты. Сигналы машин. Жужжание светофоров. Музыка из открытых дверей. Ночная мелодия тысяч больших городов.

Райан забронировал номер в отеле «Американ колони» в восточном Иерусалиме. Резонно: арабская территория, никаких бомб.

Фридман повернул на аллею, окруженную цветами и пальмами, и остановился около оплетенного виноградной лозой здания.

Израильтянин включил свет в салоне и достал наши сумки.

— Проголодались?

Два кивка.

— Жду вас в баре. Нижний этаж.

Райан сделал хороший выбор. «Американ колони» — отель в турецком стиле, с люстрами, коврами на стенах и бронзовыми статуэтками. Отполированный каменный пол. Дверные и оконные проемы в виде арок. В центре внутреннего дворика — клумба с цветами. Не хватало только какого-нибудь паши.

Нас ожидали. Заселение прошло быстро.

Пока Райан задавал вопросы, я изучала имена, выгравированные на маленькой мраморной пластинке. Сол Беллоу. Джон Стейнбек. Джимми Картер. Уинстон Черчилль. Джейн Фонда. Джорджо Армани.

В моей комнате было все, что обещал управляющий. Зеркальный шкаф. Резной письменный стол. Персидский ковер. Ванная с позолоченными зеркалами, выложенная черно-белой плиткой. Очень хотелось принять душ и развалиться на кровати. Вместо этого я переоделась, причесалась, почистила зубы и поспешила вниз.

Райан и Фридман уже сидели за столиком в беседке. У каждого — по бутылочке пива.

Фридман подозвал официанта. Я заказала минеральную воду и арабский салат. Райан остановился на спагетти.

— Чудесный отель, — сказала я.

— Здание построил один богач в тысяча восемьсот шестидесятом. Забыл его имя. Комната номер один была его. В остальных комнатах нижнего этажа летом жили его жены. Зимой они перемещались наверх. Парень очень хотел сына, но рождались только дочки, поэтому он женился четвертый раз. Новая жена тоже разочаровала его, и бедняга умер.

Фридман глотнул пива.

— В восемьсот семьдесят третьем году богатый адвокат из Чикаго по имени Гораций Спаффорт отправил свою жену и четырех дочерей на каникулы в Европу. Корабль утонул, выжила только жена.

Еще один глоток.

— Следующая пара лет принесла адвокату двух дочерей. Затем погиб сын Спаффорта. Семья была очень религиозной. Они являлись членами одной церковной общины и решили найти утешение в Святой земле. В восемьдесят первом Спаффорты с группой друзей переехали в Иерусалим и поселились в Старом городе. И прославились именно как «Америкон колони» — организация, помогающая бедным. Спаффорт арендовал и впоследствии выкупил это место. Когда-нибудь слышали имя Питера Устинова?

Мы с Райаном кивнули.

— В девятьсот втором дедушка Питера начал привозить сюда туристов. Место стали называть общежитием, а затем гостиницей. Отель пережил четыре войны и четыре смены режима.

— Турецкий, британский, иорданский и израильский? — спросила я.

— В яблочко. Но у нас здесь не урок истории. Итак, зачем Канаде этот мерзкий Каплан?

Райан ввел Фридмана в курс дела Ферриса.

— Сменил специальность фальшивомонетчика на ремесло убийцы? — осведомился израильтянин.

— Ага, — согласился Райан. — И к тому же вдова Ферриса имела связь с Капланом.

— Об этом она, конечно, промолчала, — хмыкнул Фридман.

— Да.

— А Каплан смылся из страны.

— Да.

— А вдова осталась дожидаться четырех миллионов, — добавил Фридман.

— Именно.

— Четыре миллиона — серьезный мотив.

— Конечно.

— Вы хотите поговорить с мистером Капланом?

— И как можно скорее.

Фридман повернулся ко мне:

— Уверен, что это мое упущение, но все-таки я не знаю — какое вы имеете отношение к делу?

Я рассказала про фотографию, про скелет и упомянула звонок в ИОД.

— С кем вы разговаривали?

— Тувиа Блотник и Руфь Анна Блум.

— Блум — такая костлявая леди?

Я спрятала улыбку, так как дала ей точно такое же определение.

— Да.

— Они упомянули о саркофаге? — спросил Фридман.

— Оссуарий Иакова?

Израильтянин кивнул.

— Блотник говорил о нем. А что?

Он проигнорировал вопрос.

— Это Драм посоветовал не сообщать о том, что вы приезжаете?

— Джейк попросил, прежде всего, встретиться с ним и до этого никому не звонить.

Фридман допил свое пиво. Когда он заговорил снова, его голос казался ровным и спокойным.

— Довольно ценный совет.

Ценный, но, судя по всему, бесполезный.

Пять двадцать утра. За окном темно. Движется только москитная сетка. Меня разбудил громкоговоритель, призывающий к утренней молитве.

Бог велик, по-арабски убеждал муэдзин. Молитва лучше сна.

Не уверена. Я чувствовала вялость, словно пациент, отходящий от анестезии.

Голос муэдзина оборвался. Тишину заполнили пение птиц, лаянье собак и хлопанье дверей.

Я лежала в кровати, охваченная непонятным предчувствием. Должно случиться что-то трагическое. Но что? И когда?

Пока я прислушивалась к усиливающемуся уличному шуму, моя комната меняла цвет от серебристого к розовому. Я ощущала какое-то беспокойство. Смена часового пояса? Страх за свою безопасность? Чувство вины в отношении Мориссоно?

Стоп. Это уже слишком. Я посетила монастырь, и через четыре дня Мориссоно нашли мертвым на тропинке. Мои действия повлекли за собой смерть священника? Должна ли я была предвидеть, что ставлю его жизнь под угрозу?

Я его подставила? Да что это за чертов скелет?!

Беспокойство усиливалось от того, что другие владели информацией, которой у меня не было.

Блотник. Фридман. И даже, судя по всему, Джейк.

Особенно Джейк. Неужели он лелеет тайные планы, которыми не хочет делиться? Я в это не верила.

Что он утаивает?

Опять же — оссуарий Иакова. Все обсуждают эту штуковину. Я поклялась разузнать о нем сегодня же.