Очень важно почувствовать момент, когда и дальше отмалчиваться – что в пропасть падать. Когда стержень внутри тебя уже подточен и вот-вот готов сломаться…

Я не отвожу взгляда, одним движением срываю металлическую дужку с кровати. И ч?то-то в самом воздухе меняется. Круглая железная трубка с загнутыми концами в моих руках уже становится символом, шагом, после которого пути назад не бывает. Молчат дагестанцы. Молчит рота. Нервничают сержанты. В этом маленьком сражении кавказцы уже проиграли. Драка с любым для меня исходом сотрет лоск с их авторитета. Все семьдесят душ разом увидят, что, черт возьми, можно им не подчиниться, можно вступить в драку и хотя бы одному разбить лицо, сломать нос. И не останется от них ничего всесильного, если драка окажется именно дракой, а не избиением.

Звери чувствуют это и переводят все в шутку:

– Э-э-э! Какой грозный! Настоящий джигит! – и громко смеются.

Подавить волю можно не только силой, но и убеждением. Тебя подзывают, усаживают рядом, обнимают по-братски. Очень важен физический контакт, такой, который создает видимость дружеского и непринужденного, но полностью разрушает твое личное пространство.

– Ты пойми, это не наезд. Та-а-ак, проверяли тебя! А ты молодцом, настоящий мужчина же есть. Все вокруг – это быдло, шавки. Слабый мужчина – не мужчина, он должен в говне сидеть. Вот я – Салим Каримов. Я – кумык. У нас так принято: оскорбили тебя – бей! Пусть убьют, но не сломают. Сказали тебе: мой полы. Да пошли его! Или сразу бей! У меня много друзей, братьев и сестер много. Но женщина – это женщина. Ее удел дом, кухня и дети. А мужчина – он хозяин! Он все может. Если мой брат возьмет в руки тряпку и полы начнет мыть – я первый его зарежу. Чтобы род наш не позорил. Чтобы люди не сказали: посмотрите, брат Салима Каримова полы моет, а он ни-ичего не делает. Так, может, он сам тряпка же есть? Позор всем Каримовым!

Вот ты молодец! Ты мне теперь как брат! Мамой клянусь! Приедешь ко мне в Хасавюрт – все тебе будет! Никто не тронет. Скажешь только, я Салима Каримова брат – везде тебе дорога! А стол какой накроем – э-э-э-э! Отец барана зарежет, мама хинкал сделает. Ты такой хинкал ни-игде не попробуешь. Я брату скажу: сходи, купи водки. Он сходит, купит. Посидим вместе, выпьем, как мужчины, поговорим. А если захочешь – женим тебя! Настоящую красавицу тебе найдем! А?

Теперь ты мне как брат, я тебе как брат. Нам делить нечего. И бояться друг друга нечего. Ведь братья же есть, выручать друг друга должны. Как считаешь?

– Ну должны!

– Э-э-э! Ты без ну скажи: должны или нет?

– Должны.

– Выручи по-братски! Одолжи сто рублей. Сигарет нет, чая нет – совсем пустой. А мне на днях подгон друзья сделают – сразу отдам.

Подвох здесь тонкий. Не сразу можно разобрать. Ему не нужны мои деньги. Он не считает и никогда не считал меня своим братом. Он знает, что и я никогда не буду испытывать к нему братских чувств. Вся эта пафосная речь – дутый мыльный пузырь, скрывающий лишь одну цель: внушить мысль, что от тебя отстали, ты теперь для них свой и трогать тебя никто больше не собирается. Но на самом деле ему нужен мой отказ, моя ложь: извини, мол, я бы рад, но нет сейчас денег. Если я так отвечу, то моментально попаду на крючок. Ближайший выход к магазину довершит начатое: «Ты же говорил – нет денег! Ты мне соврал? Ты брату соврал? Да ты теперь по жизни мне должен!» По всем волчьим понятиям, которые заведены в армейском коллективе, он будет прав. И можно будет метелить меня толпой. И даже если я буду отбиваться, как черт, – никто не поможет. Никто не будет на моей стороне. Это заведомое поражение.

– Я не дам денег.

– Почему, да? Ты брату отказываешь?

– Ты мне не брат.

Встаю и ухожу. И только в спину летит:

– Молись, тварь!

Четыре человека из всей роты отказались подчиниться. В один из дней нас спровоцировали в курилке и начали избивать. Со стороны все честно: четыре на четыре. Но только каждый из них мог нас четверых уделать. Это беда русской нации. Мы вырождаемся физически и морально.

Когда попадают кулаком между глаз – голова звенит. Это действительно так, без красивых слов. Реальность размывается, становится блеклой и потусторонней. Ноги не держат. И очень хочется подогнуть колени и упасть.

Нас обступили плотным полукругом, прижали к стене и били руками, ногами, локтями. Один точный сильный удар – и ты уже теряешь ориентацию в пространстве, тебя швыряют из стороны в сторону, как безвольную куклу, пробивая вялые попытки закрыться, увернуться, отойти.

Много говорят и пишут о храбрости волков. Чушь полнейшая! Когда волк понимает, что обречен, в его глазах появляется страх, а из горла вместо грозного рыка вырывается собачий скулеж. Только кошки, загнанные в угол, дерутся яростно и изо всех сил и, даже умирая, готовы когтями расцарапать противнику глаза…

Мы дрались, как кошки. Падали, сплевывали на снег кровавую юшку и снова поднимались, бросаясь безрассудно, бездумно – лишь бы достать, разбить губу или глаз, а там снова упасть не жалко. «Даги» зверели, мы были обречены. Все должны были увидеть наши разбитые лица; увидеть и осознать степень воздаяния. Это такой закон: всегда страшнее видеть последствия драки, нежели драться самому.

Сержанты молча стояли в стороне.

– Салим, ну хватит уже… – это старший сержант Гатаулин подал голос.

– Заткнись! Я сам решу, когда хватит, да!

Они уже тяжело дышали. Уже удары были не такие мощные. Отходили в сторону, окровавленными руками вытирали пот со лба. Мы не должны были вставать. По всем законам мы обязаны были лежать без сил, захлебываясь в собственной крови. Но мы вставали. Медленно, с трудом, поддерживая друг друга – мы вставали, облокачивались спинами и снова и снова сжимали кулаки. Мы не бросались вперед – не было сил, а главное, не было понимания, зачем нужно бросаться вперед. Вообще никаких мыслей не было. Лица – не лица, а рваные кожаные мячи. Губы толщиной с палец. Заплывшие глаза. И только внутри существа что-то кричало во весь голос: вставай! Вставай! Пока есть силы – вставай!

Нас снова били, но уже без желания нанести травму, а чтобы просто повалить с ног.

– Лежать, суки! Лежать! Сосите снег!

Мы вставали.

– Я убью тебя! Сейчас убью! Ты понимаешь, тварь? Ты это понимаешь?

Мы снова вставали.

Мы не могли дать им отпор, физически не могли, но в этом движении вверх, в этом подъеме была наша свобода, которую никому не отнять. Если остаться лежать – они победят. И всегда уже будут побеждать. И мы будем бегать за сигаретами, стирать носки и чистить им обувь – всё будем делать. Поэтому надо встать через не могу, преодолев закон всемирного тяготения. Встать самому и помочь встать другу. И стоять, пока есть силы.

– Лежи, сука, ну пожалуйста, только лежи…

Мы ворочались в снегу, скользили коленями – и вставали!