— Задницей ты ее знаешь! — обозлился Андрей.

— И задницей тоже, — упрямо защищался урядник. — Я уже не одно седло ею протер… Потому, ежели казак захворает, — в лазарет отошлем. А за лошадь-то деньги плачены, да и начальство, случись с нею што-либо, мне же и «распеканки» нальет!

— Ладно, проваливай отсюда…

Пройдя на конюшню, где поселилась теперь его сотня, Карабанов застал казаков за странным занятием. Раздетые догола, поблескивая спинами, они с пыхтеньем натирали друг друга коровьим маслом.

В котелках, висящих над огнем, кипела какая-то вонючая бурда.

— Что это? — спросил Андрей.

— Махорку варим, — пояснил конопатый Егорыч. — Скидывайте одежонку, ваше благородие. Мазать будем. Это не больно. Зато клещ не укусит. Много народу от него в тифе слегло. Этак верст с двести пробежать отсюда, так целые деревни пусты стоят — от клеща бежали…

Карабанов и не знал, что в горной пустыне, на персидской границе, можно схватить тиф, но он поверил опыту казаков и покорно разделся. Его, как своего, не пожалели: растерли так, что он горел весь и несло от него за версту табачным духом.

— Это ничего, — утешил Егорыч, — зато теперь ни баба, ни клещ за ваше благородие не кусит…

Когда поручик проходил мимо коновязи, лошади подозрительно раздували ноздри. Андрей заметил, что Дениска Ожогин при его появлении пытается вильнуть в сторону, и он поймал его за ухо:

— Стой. А ну, сознавайся: вчера ночью овцу ты из баранты увел?

— Кто? Я?

— Ты, сукин сын. Кому же еще!

— Когда, ваше благородие? — расширив глаза, удивлялся Дениска, вставая от боли на цыпочки.

Карабанов рассмеялся:

— Ну, вот что. Врать не умеешь… Давай, тащи бок баранины и катись к черту!

Почесывя ухо, Ожогин задумался:

— Да, кажись, там еще осталось. Малость самая. От прошлого…

Мне-то что? Пожалте, коли так…

Зажав под локтем здоровенный кусок мяса, завернутый в тряпицу, Карабанов прошел в крепость. У громадного бассейна первого двора, пользуясь темнотой, один солдат справлял нужду.

— Ты что, сволочь, делаешь, а?

Солдат испугался:

— Дык, ваше… Рази позволим? .. Оно сухое… Для красоты только…

— Дурак, вот воды туда напустим — сам же и пить будешь!

Увижу еще раз, так я тебе красоту-то наведу нагайкой по роже! ..

«Надо бы напомнить Штоквицу о бассейне», — решил он и, пригнув голову, пошел длинным темным коридором. Из узких амбразур летела душная пыль муки: это штрафные солдаты ручными жерновами мололи ячмень для пекарни. Во втором дворе, где стояли Фургоны, зарядные ящики и повозки, было шумно. Солдаты чистили винтовки, в руках милиционеров, точивших сабли, визжали искристые оселки. Прошел, опираясь на костыли, раненый казак ватнинской сотни, поздоровался с поручиком. В углу, у входа в мечеть, пионеры Клюгенау сообща с артиллеристами вкатывали на аппарель толстомордую гаубицу.

«Копошится народ», — с одобрением подумал Андрей и закончил свое путешествие в тесной комнатке, исписанной затейливой арабской вязью. Потресов, сидя на мягких и толстых колбасах пороховых картузов, что-то старательно писал.

— Я мимоходом, — сказал ему поручик. — Мяса вам случайно не надо? А то мои сорванцы совсем зажрались. Лежат себе и рыгают.

— Ой, — смутился майор, — если это не в ущерб вам…

— Да берите! Какой тут разговор! ..

Карабанов уже знал о непроходимой бедности Потресова, и если поначалу только удивлялся, что майор, ведая фуражом, не ворует, то теперь он даже не смел так подумать. И было обидно за человека, честно служившего сорок лет, который не может выбиться из нужды…

— Садитесь, поручик, садитесь, — услужливо суетился Потресов. — Вы знаете, я сейчас как раз пишу домой… У меня большая радость: к Дашеньке моей — она у меня самая славная — сватается один порядочный человек. Правда, он вдовец, но… И вот, посмотрите, я сейчас подсчитал. Видите? ..

Это правда, что общение с Потресовым требовало своеобразной искупительной жертвы: надо было выслушать по-бабьи скрупулезные отчеты в денежных делах майора, кому он должен, сколько послал домой, сколько оставил себе, но… это не главное: майор — человек хороший и артиллерист славный!

И совсем не мимоходом зашел к нему Андрей, а по договоренности с Некрасовым, который вскоре пришел сам и привел фон Клюгенау, — требовалась голова инженера, светлая и разумная.

Начиналась беседа, она была очень нужной для всех, и майор Потресов начисто забыл о Дашеньке, схватил список своих долгов и на обратной стороне бумаги набрасывал четкие строки.

— Вот, — горячо толковал он, — аппарель заднего двора надо поднять, и это уже ваше дело, барон; тогда я ставлю гаубицу на вершину западного фаса, и… глядите, что получается, господа!

Карандаш майора лихо режет углы крепостных стен:

— Смотрите сюда. Я беру под обстрел Красные Горы — это девятьсон сажен; весь Нижний город дрожит от залпов — это две тысячи сажен; и, наконец, господа, — что самое главное, — майдан и армянские кварталы как на ладони. Далее…

— Здесь может стена не выдержать и рухнуть, — замечает Некрасов.

— Доверьте это мне, — говорит Клюгенау. — Я ее укреплю телеграфными столбами.

— Ну, а что же вы молчите, поручик?

Карабанов встает:

— Мое дело казачье: делать набеги на турок и на… Пацевича!

Заготовьте чертежи, только как следует, и я заставлю его слушаться нас.

Они расходятся поздно. Андрей прощается. Майор Потресов долго жмет ему руку. Клюгенау глядит на звезды и мычит что-то неопределенное. Некрасов берет Карабанова под руку.

— Вы напрасно тогда смальчишничали, — говорит он наставительным тоном старшего. — Пускать дым ему в лицо — это ерунда, а он может вам напакостить. Вы, наверное, уже заметили, что осел лягается всегда больнее лошади. Впрочем, ладно… Вы уходите завтра?

— Да.

— Не горячитесь. Турки совсем неплохие солдаты. И на вооружении у них принят «снайдер», как и в нашей армии. Генералы в Петербурге под аркой, надеясь на штык, переменили прицелы на шестьсот шагов. Турецкие же винтовки имеют прицел на две тысячи шагов. Вы учтите это, Андрей Елисеевич.

Карабанов подошел к воротам крепости:

— А ну — отвори!

Громадные, кованные из бронзы ворота, украшенные парадными львами, медленно растворились, выпуская его в город. Поручик немного прошелся по дороге, по самому краю глубокого рва, остановился и посмотрел на звезды… «О чем это мычал Клюгенау?

Может, барону, как поэту, дано видеть такое, чего он, Карабанов, никогда не увидит? »

Звезды как звезды…