На третий день, когда я вставал из-за стола, мне сообщили, что меня хочет видеть какая-то пожилая крестьянка.

Это могла быть только старушка Жозефина Готье.

Я был один за столом и велел Жоржу впустить посетительницу.

Я не ошибся: это действительно была Жозефина. Обрадовавшись, я усадил ее рядом с собой. Что бы ни привело крестьянку ко мне, она рассталась с г-жой де Шамбле лишь накануне и могла рассказать мне о ней что-то новое. Кормилица любила Эдмею как собственную дочь, а возможно, даже больше, и я мог сколько угодно говорить со старушкой о своей возлюбленной, не опасаясь, что меня выдадут.

— Ну, как там свадьба? — спросил я.

— Все кончено, как вы сами догадываетесь, — ответила Жозефина. — На другой день мы доели вчерашние остатки, а на следующий день — то, что от них осталось. Не могло же это тянуться бесконечно. Все снова принялись за работу и разбрелись кто куда.

— Довольны ли и счастливы молодожены?

— Благодаря вам, господин барон, ведь вы их ангел-хранитель. Зоя и Грасьен поручили мне также передать вам, что после господа Бога и графини они любят вас больше всех на свете.

— А как дела в усадьбе?

— В усадьбе тоже все в порядке, только крошка немного грустит.

— Госпожа де Шамбле?

— Да.

— А вы не знаете, почему она грустит?

— Нет. Я знаю лишь, что ее муж скоро уедет на несколько дней.

— Вы полагаете, что в этом все дело?

— По крайней мере, после того как он ушел, сообщив Эдмее об этом, у нее были красные глаза: должно быть, она много плакала.

— Графиня ничего вам не сказала?

— А как же! Она сказала: «Милая Жозефина, когда мой муж уедет, я отправлюсь в Жювиньи и проведу там один день и ночь — мне хочется еще раз взглянуть на свою девичью комнату». Я ответила: «Добро пожаловать, госпожа графиня, старушка Жозефина примет вас как полагается, ведь она будет так рада снова видеть вас в доме, где прошла ваша юность». И тут малышка тяжело вздохнула и прошептала несколько слов, но я их не расслышала. «Ах, — прибавила я, — один человек принял бы вас там гораздо лучше, чем я». — «Кто же это?» — спросила она. «Нынешний хозяин усадьбы, господин де Вилье».

— Что же графиня на это ответила?

— Ничего, только снова вздохнула, еще тяжелее, чем в первый раз…

— Вы думаете, — спросил я Жозефину, — что графине было бы неприятно видеть меня в Жювиньи?

— Всегда приятно видеть тех, кого любишь.

— Значит, вы полагаете, милая Жозефина, что госпожа де Шамбле меня любит?

— Ах! Я ручаюсь за это. Знали бы вы, как она смотрела на ключ от маленькой комнаты! По-моему, она даже поцеловала его раз или два.

— Это лишь доказывает, что графиня любит не меня, а свою комнату.

— Возможно, но я уверена в одном: с тех пор как вы с ней познакомились, она любит эту комнату еще больше.

— Что же навело вас на такую мысль?

— Ее вопросы.

— Значит, она задавала вам вопросы?

— Ах, Боже мой! Малышка интересовалась всеми подробностями! Что вы говорили и что делали, как вы туда вошли и как оттуда вышли, в какой из комнат вы сидели и на какой кровати спали, а также тем, как вы выглядели — грустным или веселым. Одним словом, когда мы оставались вдвоем, все разговоры были только о вас.

Слушая старушку, я испытывал невыразимое блаженство и вскоре стал расспрашивать ее об Эдмее так же обстоятельно, как Эдмея расспрашивала обо мне. Я узнал немало милых подробностей о прошлом графини: как в детстве она жила среди цветов и птиц, как она, казалось, общалась с ними на неведомом языке и понимала то, что говорят птицы и о чем думают цветы. Я услышал также, что она любила одиночество и часами смотрела на воду, разглядывая там нечто такое, чего никто больше не видел.

Ночью у нее были другие странности. Славная Жозефина спала по соседству с маленькой голубой комнатой. Кормилица не изменяла своим привычкам и при малейшем шорохе питомицы просыпалась и шла взглянуть на нее сквозь приоткрытую дверь. Тогда улыбающаяся спросонья девочка становилась грустной и задумчивой после пробуждения, охотно отвечала на вопросы Жозефины, успокаивала и утешала ее, рассказывая, что странствовала в неведомых краях, где листья деревьев из изумрудов, а венчики цветов — из рубинов и сапфиров, и видела там прекрасные создания в длинных белых одеяниях с голубыми глазами, белокурыми волосами и золотыми крыльями. Кроме того, старушка поведала мне — то же самое я слышал и от графини, — что нередко Эдмея вставала, брала с закрытыми глазами свое шитье, садилась за стол и принималась вышивать или писать в темноте, при свете своего внутреннего огня. И так она росла, почти без всяких уроков, кроме тех, что ей давали неведомые наставники из ее сновидений, называвшие ей книги, откуда она черпала все свои незаурядные знания. Так, по утрам Эдмея заходила в библиотеку и брала там никому не известную книгу, о которой еще накануне даже не слышала. Иногда, не желая утруждать себя, она посылала туда слугу или Жозефину и указывала название и местонахождение нужного издания с такой точностью, что тем оставалось лишь протянуть руку и снять книгу с полки.

Вследствие этого слуги относились к девочке с благоговейным страхом, который люди испытывают ко всякому необыкновенному существу. К счастью, Эдмея была настолько добра, а ее доброта так усиливала любовь, которую к ней питали, что этот страх все же не был таким уж чрезмерным, чтобы ее это задевало.

Я слушал Жозефину около часа, но готов был слушать ее целый день и всю жизнь.

К сожалению, старушке пора было возвращаться в Жювиньи, она и так уже проделала пять-шесть лишних льё, чтобы встретиться со мной.

Больше всего в этом рассказе меня поразило его начало, а именно то, что графиня собирается посетить усадьбу.

Я не смел и мечтать о подобном счастье — провести хотя бы день с Эдмеей в ее отчем доме, полном девичьих воспоминаний о поре детства и юности.

Однако я попытался этого добиться, и вот каким образом.

Так как я не знал, когда графиня прибудет в усадьбу, то решил отправиться уже на следующее утро в деревню Жювиньи.

Я задумал поселиться там, выдавая себя за художника, приехавшего на этюды.

Госпожа де Шамбле по дороге в усадьбу не могла миновать деревню — таким образом, мне стало бы известно о дне ее приезда.

Жозефина должна была предупредить графиню о том, что я нахожусь поблизости (я не собирался неожиданно нагрянуть в усадьбу), а также спросить, удобно ли ей меня принять.

Если бы Эдмея сочла мой визит неуместным, она отказалась бы меня видеть.

В противном случае ей следовало поставить в окне своей комнаты, которое было видно с дороги, китайскую фарфоровую вазу с букетом цветов, и это означало бы, что я могу к ней явиться.